Война не Мир

Он протянул мне фломастер. Я подошла к заколоченному окну и стала читать имена. Кто-то вместо имени написал «Я больше не могу. Простите». Я нашла свободное место и написала «Лопух».

– Припиши число, - подсказал художник.

Я приписала, закрыла фломастер и вернулась к столу.

– Я тебе тоже звонил. Я всем звонил. У меня пока есть работа.

– Что ты делаешь?

– Рисую портреты пропавших, - кивнул он, - ты могла бы писать истории и публиковать в нашей газете.

Он развернул лист и начал читать вслух.

– «Продается машина. Бак полный». «Вчера я вернулся из Харькова. Группа Несогласия благодарит москвичей за оказанную помощь. В городе открыта вторая точка сбора. На прошлой неделе было найдено три возвращенных младенца. Один из найденных скончался на третьи сутки»…

Я закрыла рот ладонью.

– Где ты была?
– спросил он.

– Я не знаю, - ответила я. И рассказала ему про банный клуб, - что происходит? Когда я вошла туда, был март.

Художник пожал плечами.

– Начали исчезать люди. Младенцев иногда возвращают. Но мне кажется, что это просто подкидыши. Родители не выдерживают. Я бы тоже не смог. Раньше я каждое утро стучался ко всем соседям. Сейчас перестал.

– А это место?

– Сбор. Но мы почти не общаемся. Только газета. Ты напиши. Ребята, которые ее издают, бывшие музыканты. Ты могла бы помочь.

Я потрогала свои волосы и лицо.

– Как я выгляжу?

– Супер! Тебе очень идет!
– у него вошло в привычку все время кивать.

– Поедем во Внуково?
– поспросила я.

– Что ты. Его взяли тогда же, в марте. Это был не настоящий Усама. Это был бывший югославский актер. Вышел из самолета в сопровождении двух врачей. Были ли они настоящими, так и не успели выяснить.

– Послушай, а помнишь, ты рисовал гламурную девушку по лекалам?

Он улыбнулся.

– Поедем сейчас ко мне домой?

– Давай, - согласился он.

Мы встали. На выходе мы столкнулись с байкером. На шее у байкера был плотно намотан розовый шарф. От этого байкер даже казался слегка удушенным.

– Что ты так на него посмотрела?
– спросил художник, когда мы уже были на улице, - хочешь меняться?

Я дернула его за рукав, словно хотела пригвоздить к месту, на котором он стоял, и забежала обратно в бутик.

– Простите, - крикнула я и тут же приглушила голос. Байкер обернулся, - вы давно обменяли эту штуковину?

Он вопросительно ткнул в свою куртку.

– Нет, шарф!

Байкер стянул розовую мохнатую ленту с шеи и смял ее в кулаке.

– Берите, - сказал он и помедлил, - это кого-то из ваших?

Из глаз у меня полились слезы. Байкер вывел меня на улицу. По дороге он все время гладил меня по голове. Художник понимающе кивнул, вытащил из кармана фляжку в кожаном чехле и отдал ее байкеру.

– Спасибо, - он повязал на меня розовый шарф, - поедем. Лучше не оставаться долго на улице.

Пока мы ехали, я рассказала художнику про Ренату. У меня выходило немного сбивчиво, но он не задавал вопросов, только один:

– Не понимаю, в таком случае, почему они не возвращают взрослых?
– в его голосе прозвучала нарастающая тоска.

– Еще до того, как мы начали эксперименты с картинками на Ренате, там что-то пошло не так. Очередная группа наших киднепнутых подвергла идейному облучению всю смену, которая в тот день обслуживала трубу. Потом облученные замочили транслятора. Для Ренаты это было знаком, что началось что-то неправильное. Я попала в Мытые Шеи, в смысле, в Крепкий Орешек, приблизительно через две недели. Дальше я ничего не знаю.

Я неловко отпустила сцепление, и машина едва не заглохла.

– У тебя не кончается бензин?
– испуганно спросил художник.

Потом он спросил меня, где я, кстати, живу, и облегченно вздохнул, когда я ответила.

– А в чем дело?

– Некоторые районы сожгли. Крутые ребята пытались захватить заправки. Предположительно, все это - исчезновения и прочее - началось после того, как подняли цены на топливо. Три раза подряд.

Я представила себе бесконечный космос. В детстве мне никак не удавалось просечь значения слов «никогда» и «нигде». Что значит топливо по сравнению с «нигде». Мне кажется, нам всем просто стало тесно на одной планете.

– Скажи, тебе никогда не хотелось смотаться отсюда? Куда-нибудь. Где не надо делить бензин?

– Что значит «никогда»?
– спросил художник, - такого вообще не бывает.

Рената смотрела телевизор. Режим плей был включен на пошаговый кадр. Выглядела она великолепно, что сделается с нарисованным телом?

Художник замер на пороге комнаты.

– Она?.. дышит!
– пролепетал он. Думаю, это был лучший комплимент его мастерству.

Рената не оглянулась. В углу комнаты были свалены диски. Должно быть, она притягивала их, как до этого бабло на нашу революцию, не вставая с дивана. На экране дергались сцены с людьми в вечерних одеждах. Кто-то играл в казино.

– Что ты смотришь?
– спросила я.

И тут произошло что-то странное. Я почувствовала, как меня тянет вниз. Сопротивляясь, я еще могла устоять на ногах. Я сообразила, что Рената меня притягивает. В голове закружились обрывки последних событий. Я увидела слепца, баночки кока-колы, пустынные улицы и розовый шарф.

– Прекрати!
– закричала я и почувствовала, как художник вцепился в мою ногу. В тот же самый момент я столкнулась нос к носу со сверкающей оливковой массой, внутри нее колыхалось что-то перламутровое. Оно смотрело во все глаза. Но не обычно смотрело. Как таковых глаз совсем не было. Оно смотрело как бы отовсюду и на меня. Я поняла, что это она. Наша сбрендившая от картинок Рената, молекула, как она есть. Мимо нас неслось куда-то черное пространство, испещренное серебряными нитями. Нити колебались как лучи автострады в невесомости. На застывших снимках с большой выдержкой это выглядит немного иначе. Но если начать вглядываться, кажется, что изображение плывет. Здесь оно плыло стремительно, по бесконечным траекториям, нигде не начинаясь и не заканчиваясь. Я почему-то подумала, я просто узнала, что могу найти среди этих нитей того, кто меня спасет. Я не могла крикнуть «Караул», например, потому что у меня не кричалось. Мне как бы нечем было кричать. Но я точно знала, что могу звать. Я позвала. Я выкинула в черное пространство всю боль, которую когда-то имела и, кажется, даже ту, что буду иметь. Я как бы зачерпнула из вероятного будущего на всякий пожарный, чтобы меня лучше расслышали.

– Эй!
– звала я, - хреновы люди! Я тууут!

По законам бетономешалки, крик должен был расходиться кругами.

– Не неситесь как угорелые! Обратите внимание, вот я!

Словно слабое эхо ответные импульсы стали касаться меня один за другим.

– Мы тут. Мы тут, - говорили они, - это ты несешься.

И они убегали дальше. Я напряглась. Я напрягла все, что во мне было - все 380 разных умений, или сколько их там. Плюс эмоции, чувства и волю. Я почувствовала, что у меня много ног. Гораздо больше, чем когда-либо было на всем белом свете.

Пространство передо мной задрожало и замелькало что-то вдали. На меня вдруг посыпались перламутровые ядра. Я поняла, что научилась притягивать. Я притягивала молекул.

– Шшшит!
– крикнула я, - что вы все какие-то маленькие?
– и отправила их восвояси. Они убрались не очень охотно, словно сначала я предложила им покататься на надувном батуте, а потом прогнала.

– Здесь не играют, - пищали они и исчезали, оставляя за собой серебряные хвостики.

Мне нужен был тот, кто меня спасет.