Возлюби врага своего

Возможно, было бы все иначе, если бы каждый солдат вермахта обладал такой физической и боевой подготовкой. Вряд ли тогда «Иваны» могли бы противостоять такой силе, ловкости и бесстрашию наших солдат.

Сейчас я вспоминаю, как был наивен, когда полагал, что смогу дать телеграмму и увидеть свою мать. Первые дни настолько выматывали, что дальше своей кровати никуда не хотелось уходить. Я падал после отбоя без чувств, а утром все вновь продолжалось сначала. Так день за днем, месяц за месяцем мы с капитаном прошли весь этот путь, и вот уже в преддверии Рождества предстали перед экзаменационной комиссией.

Генералы и офицеры высшего звена принимали у нас экзамены по всем дисциплинам, и мы с капитаном достойно их сдали, оставив далеко позади своих сокурсников.

Тогда это могло показаться странным, но по окончании школы я получил звание унтер-офицера и уже не был простым денщиком капитана, как первоначально мне было предписано нелегкой солдатской судьбой.

Я старался тогда сам себе задать один вопрос, но никак не мог найти на него ответа. Наши войска застряли в Сталинграде, и теперь было непонятно, смогут ли они вообще сдвинуться с места. По сводкам военных корреспондентов мы узнавали, что им сейчас необыкновенно тяжело. Еще за год до этого мы в Велиже пережили это, а сейчас, сейчас это была уже другая война. Большевики за это время получили огромный опыт и довольно скоро научились мастерски воевать.

Единственное увольнение, полученное нами, было почти перед самой отправкой, и капитан Крамер пригласил меня посетить Берлин. Я тогда вспомнил прифронтовой Витебск, вспомнил русскую девушку Марину, и на душе стало довольно тоскливо. Я не знаю почему, но в те минуты мне захотелось на фронт, захотелось попасть в самое пекло событий, чтобы вновь на себе ощутить чувство фронтового братства.

— Малыш! Мы завтра улетаем на фронт. Мной получено предписание принять разведроту батальона «109 Вольф», ведущую бои в полосе 21 стрелковой бригады под Велижем. Я надеюсь, ты со мной, мой солдат!?

— Так точно, господин капитан! Там же остались наши товарищи по оружию! Да и те места нам уже довольно знакомы. А возможно, что нам еще раз придется навестить тот гасшттет в Витебске. Я за это время совсем соскучился по женской плоти и не прочь разгрузиться, как подобает настоящему мужчине.

— Вот я тебе, Кристиан, и предлагаю перед отправкой на фронт посетить берлинские ресторанчики. Я не сомневаюсь, что ты найдешь с кем провести последнюю ночь, — сказал мне Крамер, намекая на увольнение.

— Я не возражаю, господин капитан.

— Так, давай поехали, отсюда до Берлина всего тридцать километров и уже через час мы будем стоять с тобой на Александр-плац. Там в центре много всяких интересных заведений, которые и поднимут нам наш боевой дух перед отправкой на фронт.

Проблем добраться до Берлина не было. Грузовые и легковые машины постоянно сновали туда и сюда, обеспечивая всем жизненно важным ставку Вермахта и штаб бронетанковых войск.

На въезде в ставку стоял пост фельджандармерии, который проверял все машины, идущие в штаб. Капитан Крамер подошел к здоровенному краснолицему фельдфебелю и, улыбаясь, спросил:

— Старина, мы с унтером завтра отправляемся на Восточный фронт, а сегодня у нас есть увольнение, и мы бы не прочь повеселиться в одном из берлинских гаштетов. Может быть, ты подсадишь нас на какую-нибудь машину!?

— Господин капитан, в Цоссене есть тоже неплохие гаштеты, и вам не стоит ехать в Берлин, чтобы выпить там шнапса и пива. Да и девчонок у нас тоже вполне хватает.

— Нет, господин фельдфебель, все же нам больше хочется побывать в Берлине. Вы понимаете, что Восточный фронт это не прогулка по Вердер-парку и набережным Одера?

Фельдфебель с сочувствием взглянул на нас с капитаном и, подняв свой жезл, остановил офицерский легковой Опель. Внутри сидел молодой лейтенант. По всей вероятности, это был ординарец какого-то генерала или просто штабной порученец.

— Господин лейтенант, вы в Берлин? — спросил краснолицый фельдфебель, склоняясь к открытому офицером окну.

— Да, а что вас интересует? — удивленно спросил он.

— Возьмите вот этих двоих до Берлина. Парни завтра убывают на восточный фронт, и просто хотели немного расслабиться с берлинскими девчонками.

— О, нет проблем, пускай садятся в машину. В компании и время летит незаметно. Да и мне будет интересно узнать, как там обстоят дела на фронте?

Мы с капитаном сели на заднее сиденье в предчувствии необыкновенного приключения и расстегнули свои плащи из кожзаменителя. Лейтенант в пол-оборота повернулся к нам, и по его шевронам на рукаве было заметно, что он ни на каких фронтах не был, а всю свою службу провел в тылу, прислуживая генералу.

— Я ведь, парни, тоже хотел попасть на фронт. Все мечтал получить «Железный крест», чтобы мой отец и мать гордились мной, да вот только крипторхизм проклятый меня замучил. Я, господин капитан, не годен ни к боевой, ни строевой службе. Приходится бумажки всякие развозить, да генералу Монке готовить кофе.

— Это что за болезнь такая? — спросил капитан, закуривая.

— О, это страшная болезнь! Одно яйцо надувается от образовавшейся в нем воды и становится в десять раз больше нормального.

— Мне бы такие яйца! — сказал я, не задумываясь и переводя все в шутку. — Я бы всех фройляйн в Берлине, да и в Москве перетрахал! — сказал тогда я, абсолютно не понимая, сколько неудобств и боли приносит эта злосчастная болезнь своему хозяину.

— Нет, малыш, с такими яйцами ты был бы негож к подвигам ни на постельном фронте, ни в бою. С такими яйцами ты бы сидел дома и даже на улицу не высовывался.

— Я, господин капитан, не понимаю. Мне, чтобы понять, нужно было бы заболеть. А так я совсем не вижу, почему с таким недугом нельзя воевать!?

— А ты, Крис, представь себе, что ты пошел на «Иванов» с такими яйцами! А «Иван» тебе по ним ногой, как по футбольному мячу стукнул, или какая пуля пролетела между ног. Что тогда? А тогда, мой дорогой, тебя не спасет ни одна операция. Ты от боли возьмешь свой «Вальтер» и пустишь себе в лоб пулю. Так вот, скажи ты мне, нужна ли твоя такая жизнь нашему фюреру? А вдруг ты попал в плен, и большевики прознали про твои огромные яйца? Да они, если прикрутят к ним провода от полевого телефона, то без всяких пыток узнают от тебя даже то, чем гадит наш фюрер. — от этих слов, сказанных капитаном, не только я, но и даже лейтенант смеялся до слез.

— Да, капитан, это совершенно верно, с такой болезнью ты не солдат. — сказал лейтенант с чувством глубокого сожаления.

— Как зовут вас, лейтенант? — спросил капитан, предлагая ему сигарету.

— Генрих!

— Так вот я скажу тебе, Генрих, не стремись попасть на фронт. Мы с малышом вылезли из такого дерьма, что многим даже и не снилось. Нечто подобное сейчас происходит под Сталинградом, и я не думаю, что нашим парням это доставляет настоящее наслаждение. Я даю свою голову Гиммлеру на отсечение, но я точно знаю, что уже в феврале русские сломают хребет Паулюсу. «Иваны» сейчас сосредоточили там такую силищу, что даже на русском морозе будет непременно жарко. Ты знаешь, Генрих, что такое сорокаградусные морозы!? Ты видел, как люди замерзают даже возле костров!?