Возвращение мастера и Маргариты

– Н-да... Москва - город не для слабых, - заметила Зелла.
– Город чертовок. И все же я благодарна вам, экселенц, что мне позволено покинуть столицу. Сострадание - страшная болезнь для ведьм. Придется подлечиться.

– И мне, - вздохнул кот.
– Вот ведь вы говорили, экселенц, ученье тьма. И, конечно, оказались правы. Я старался. Я стал специалистом по "горячей точке" с названием РФ. Я с головой нырнул в самые зловонные проблемы, вынюхивал наидерьмейшее дерьмо. Случай призвал меня под знамя карателей, дал в руки меч правосудия. И что ж? Оказывается, я так ничего и не понял. Изощрялся в приколах - это все, на что меня хватило. Полагаю, мы все сражены одним и тем же вирусом. Он называется состраданием, экселенц. Батон виновато склонил щекастую голову.

– Судя по новогодним сюрпризам в Госдуме, вы были не слишком деликатны, - заметил Роланд, наблюдая за кружащими над кремлевской башней воронами.

– Разве вы бы стали раздавать поощрительные призы, экселенц? возразил Амарелло.

– А было кому?
– усмехнулся Роланд.

– Было!
– с вызовом отозвался кот.
– Было.
– Он повернулся в профиль.
– Кое-кто считает, что я похож на здешних героев. Только другой масти.

– На Горчакова?
– с удивлением подняла бровь Зелла.

– Нет. На того, что ведет передачу про старую коммунальную квартиру. И еще того, который совершенно секретные газеты выпускает. То же, межу прочим - сотрудников СМИ. Здешние ребята, а совесть есть. И правильное понимание исторических катаклизмов. Да, нельзя проходить мимо положительных фактов, если быть справедливым. Могу перечислить героев по пальцам...

– И без тебя все всем прекрасно известно, - буркнул Амарелло.
– Меня одна довольно приличная дама на рынке однажды приняла за очень популярного тут генерала. Того, что все с мафией сражался.

– Понятно. Только его, вроде жена застрелила, - с невиннейшим видом уточнил кот.
– Выводы: не женись.

– А ведь в стрельбе жена вовсе не при чем, - подал голос Шарль, взобравшийся на самую высокую тумбу. Он созерцал окрестности и шлифовал ногти напильником, который извлек из оранжевого комбинезона.
– Засиделись мы тут. Приросли. Прямо "мыльная опера" с элементами триллера.

– Кажется, никто не скучал. Прелестный климат и какой дивный народ! Роланд мечтательно щурился на горящие в последних лучах стекла.
– Воруют, наушничают, завидуют, сплетничают, лгут, лодырничают в общей своей массе. Но какая широта помыслов! Какой размах безалаберности, души прекрасных порывов! Войну выстоят, предателей простят, с врагом поделятся последним куском хлеба. А почему?

– Беспринципность, аморфность души, - сделал выводы Шарль.

– Любовь?
– предположила Зелла.
– В здешних краях сохранилась вымирающая традиция: мужчина и женщина любят друг друга. Чаще всего, без каких-либо на то оснований. Бескорыстно!

– Но не только это удивляет меня в россиянах, - нахмурился Роланд.
– У них у всех, кроме самых продвинутых по своей сатанинской сути индивидуумов, засела в кишках ЕГО идейка. Они и не знают, и не верят, а животом чуют все, обитающие на этом шарике - братья и сестры. Поэтому женщина, у которой фашисты расстреляли детей, протягивала хлеб пленному немцу. А самый нищий и падший бродяга делится водкой с себе подобным... Впрочем, потом его же и ограбит.

– Не преувеличивайте, экселенц. "Русская душевность" - исторический миф. А безалаберность, беспринципность - их общий родовой знак. Причем, вот обратите внимание на настоящий момент - сплошной парадокс: возрождение веры и православия сочетается с усилением общегосударственного бандитизма.

– В такой обстановке трудно работать, - гнул свое Амарелло, вжившийся в роль российского генерала.
– Не поймешь, кто за кого, кто против, кого грудью прикрывать, кого в капусту рубить.

– Кончаем прения, - объявил Роланд.
– Солнце село, сумерки сгущаются. Мы должны покинуть город под покровом тьмы. Он повел плечами, сбрасывая люминесцентный, горящий в сумерках комбинезон. Длинный дорожный плащ окутал его плечи, падая к серебряным шпорам высоких сапог. Освободились от униформы финских ремонтников и остальные члены свиты, оставшись в своем привычном московском облике.

В отдалении лязгнула металлическая дверь, прошаркали и остановились совсем близко от сидевших тяжелые шаги.

– Ага! К нам идут. Я так ждал!
– обрадовался Батон.
– Предупреждаю буду отстреливаться.
– Он вытянул лапу с оттопыренным коротким пальцем.

– Боги, о Боги!
– горестно произнес тихий голос. Между труб показался невысокий человек, растерянно отпрянувший при виде "бригады".

– Не чаял уже застать. Добрый вечер, господа...

– Добрый, добрый, товарищ, - приветствовал гостя Роланд.
– Не беспокойтесь, друзья, перед вами заслуженный Архитектор страны. Лауреат Государственной премии. Автор этого строения. А тут...
– Роланд обернулся к своим спутникам.

– Представлять никого не надо, - остановил его Архитектор.
– Знаю, наслышан, послан специально к вам. Впервые получил увольнительную на двадцать четыре часа... Бродил по городу, в основном, провел время здесь... Вы позволите?
– Он опустился на угол какого-то люка.
– Устал.

– Вам, разумеется, хочется объясниться после двадцатилетнего молчания?
– Вскинул бровь Роланд.
– Два десятка лет на размышление - совсем не много. Но как историческая дистанция дает повод для подведения итогов.

– Я подвел...
– Архитектор достал из кармана темного пиджака, сшитого по моде тридцатых в одном из лучших салонов Европы, большой платок и отер покрытый испариной лоб.
– Но, увы, объяснить ничего толком не могу... Вы ведь ждете чистосердечного признания?

Шарль вздохнул, Амарелло плюнул вниз, Батон пожал плечами - мол, по фигу нам ваши признания, уважаемый. Не пальцем деланы и не тем, чем вы.

– Так вот...
– Архитектор собрался с духом: - Признаюсь: если бы довелось все начать сначала, я бы поступил точно так же.
– Он хотел смело взглянуть на Роланда, но опустил глаза.

– И Храм бы разрушили?
– поинтересовался Роланд.

Архитектор молча кивнул, склонив голову.

– Конечно, я закрывал глаза на отдельные факты...- робко заговорил он, постепенно вдохновляясь.
– Не хотел верить ходившим домыслам, слухам. Нельзя ведь творить великое, плутая в сомнениях. Только на полной самоотдаче можно служить идее!

– И как идейка? Ваш Дом называют "братской могилой". Могилой ваших столь же прекраснодушных, приверженных идее соратников. Сатанинская ирония!
– расхохотался Роланд.
– В связи с противостоящим объекту Спасителя местоположением, я бы присвоил ему особое звание: Дом Сатаны-искусителя. Причем, после того, как не без вашей помощи ликвидировали Спасителя, главенствовал сатана более полувека.

– Жаль, Дворец с шестисоттонным вождем не успели соорудить, - ввернул кот.
– Было бы очень стыдно. Вообразите - все сейчас только бы и думали о том, как демонтировать статую и спорили, насколько оскорбляет она чувства соотечественников. Возникли бы противоборствующие фракции, а какой-нибудь способный юноша разработал бы свою методу уничтожения.

– Не моя вина, что Дворец не успели построить. Теперь другие, как вижу пристрастия. Монументально, ничего не скажешь.
– Архитектор кивнул на темную громаду странного памятника.
– И в чем, скажите мне, разница?