Возвращение в Полдень

Не доходя десятка шагов, Кратов остановился и старательно откашлялся. В стылом воздухе это прозвучало, словно выстрел. Никакой реакции со стороны тахамаука, однако же, не последовало. Кратов подошел вплотную и, немного поколебавшись, присел рядом на торчавшую из галечника корягу.

– Патриций, – позвал он, сообщив своему голосу всю мягкость, на какую только был способен. – Патриций Нфебетнехп…

Бурый кокон с лысой оконечностью не подавал признаков жизни.

«Я совершенно не готов к этому контакту, – подумал Кратов с неудовольствием. – Откуда мне знать, что здесь можно делать, а что нельзя, где границы между деликатностью и дерзостью? Болтовня с борзописцем в винтажных интерьерах не в счет – хотя бы потому, что я не до конца уверен в ее реальности. Из каких источников я вообще мог бы почерпнуть правила поведения незваного гостя в Скрытых Мирах? Может быть, здесь вообще не принято разговаривать, а изъясняются исключительно на языке жестов, которым я все едино не владею. Или ведут неспешную переписку посредством какой-нибудь голубиной почты. Хотя до сих пор я не видел никакой твари, хотя бы отдаленно напоминающей голубя. Потому что могут быть вовсе и не голуби, а черепахи. Почтовая черепаха. Почему бы нет? В мире, где никто уже не спешит… Я вторгся в чужой монастырь со своим хамским уставом и пытаюсь разговорить существо, совершенно утратившее интерес к жизни. И, если пренебречь малозначимыми физиологическими нюансами, пребывающее в статусе мертвеца. С кем только не доводилось мне устанавливать контакт, но с мертвецом впервые. С чего я решил, что мне это удастся?» Продолжая заниматься мысленным самобичеванием, он безотчетно протянул руку и коснулся той части кокона, где могло бы скрываться плечо тахамаука.

Нфебетнехп вздрогнул, словно от энергетического разряда.

Прозвучал тусклый неживой голос:

– Кто правит Империей?

«Да что с вами всеми такое», – подумал Кратов.

– Тахагаурарен Тахиттин Тинахтахаун, – оттарабанил он. – Двадцать седьмой…

– Все тот же император, – пробормотал Нфебетнехп. – Ничего не меняется. Время остановилось.

– Патриций, – сказал Кратов. – Время течет по-разному.

Тахамаук с видимым усилием попытался развернуться к нему всем телом, но застрял на половине движения. Так и сидел вполоборота, кося одним глазом в сторону собеседника. Ему это не доставляло никакого неудобства, хотя у Кратова от одного только зрелища заныла шея.

– Расскажи мне про время, – сказал живой мертвец, и в этой фразе слышалась вековая ирония.

– Лучше я расскажу про космический транспорт и экзометрального зверя, – промолвил Кратов.

– Не нужно, – отозвался Нфебетнехп. – Я знаю эту историю.

Он выдыхал каждое слово из самых глубин своего древнего тела, делая долгие промежутки, словно бы вспоминая стершиеся смыслы и правила. Казалось, вот-вот он замолчит насовсем и больше не издаст ни звука.

«Ну, хорошо, – подумал Кратов. – Он мертвец по своей воле. Я дважды погибал и воскресал, и это только подтвержденные случаи. Имею право считать себя почетным мертвецом. Мы обитаем в одной парадигме. Он обязан меня выслушать. И не просто выслушать, а проникнуться моей идеей. Если я что-то понимаю в психологии тахамауков… а понимаю я немного, но кое-какие гипотезы могу строить… у меня найдется, что ему предложить в награду».

– Другой транспорт, – сказал он настойчиво. – Другое время. Эту историю вы не знаете.

Минула геологическая эпоха. Утонули континенты, вымерли динозавры, легли и растаяли ледники.

– Я слушаю, – произнес Нфебетнехп.

Ручей бежал по своим ручьиным делам, шурша ледяными струями по крупному галечнику, явно искусственному. Время смешалось с холодным воздухом и оцепенело. В черных небесах незримо плыли броневые плиты, с наивным усердием отгораживавшие Скрытый Мир от всех прочих миров Галактики.

Кратов рассказывал про грузопассажирский корабль класса «гиппогриф», бортовой индекс «пятьсот-пятьсот», более не существовавший во плоти. Про то, что сталось с его экипажем.

Патриций Нфебетнехп то ли слушал, то ли дремал. С мертвецами все неочевидно.

Кратов закончил историю и поведал о своих намерениях.

Минула еще одна геологическая эпоха. Звезды разгорелись и угасли, планеты сошли с орбит и погибли.

– Мне это неинтересно, – наконец ответил Нфебетнехп. – Не нужно спрашивать, почему.

– Тлеть, а не гореть, – сказал Кратов. – Стать растением в корявой замшелой коре. Забывать имена, события и даты. Забыть даже самого себя. Прожить яркую жизнь, все утратить и обесценить прожитое. Это достойно мыслящего существа?

– Вполне, – откликнулся Нфебетнехп.

– Заживо гнить на берегу ручья, бездумно наблюдая, как поток уносит смыслы и сути. Ничего не ждать и ничего не помнить. Отринуть всех, кто был дорог.

– Пустое, – сказал Нфебетнехп. – Все пустое. Все предрешено.

– Хранить то, что вам не принадлежит, и не доставить по назначению.

– Что изменится? – спросил Нфебетнехп. И сам же ответил: – Ничего нельзя изменить. Потому что ничего и никогда не меняется.

Кратов иезуитски усмехнулся:

Прилег в пути отдохнуть, И во сне родные мои Мне привиделись. Это, верно, они упрекают меня, Что я не навещаю их более… [32]

– Пустое, – повторил Нфебетнехп. – Ты, я вижу, быстроживущий. Мне все равно, как ты тут очутился. Тебе пора уходить.

32

«Ямато-моногатари» (X в. н.э.). Перевод с японского Л. Ермаковой.

Он начал отворачиваться. Неуклюже и медленно, будто боялся рассыпаться в движении.

– Но я могу вам обещать кое-что заманчивое, – сказал Кратов.

Он придвинулся вплотную к слоновьему складчатому уху и негромко, почти шепотом назвал свою цену.

Завершился протонный распад, свет угас, вселенная наполнилась черными дырами, что поглощали вещество и испаряли энергию, неуклюже имитируя астрофизическую реальность мироздания.

– Что я должен сделать? – спросил патриций Нфебетнехп.

11

– Вы с ума сошли, Консул, – сказал советник Кьейтр Кьейрхида осуждающе. – Ничего, что я так вас называю? Для доктора ксенологии вы ведете себя чересчур безрассудно и мало заслуживаете почетного обращения.

На сей раз не было ни раскладного стульчика, ни чадящей сигары, ни даже ртутных одеяний. Советник сидел на сером валуне, безо всяких удобств, не на что облокотиться или откинуться, отчего на изборожденном его лице читалось громадное неудовольствие. На советнике был простой летный комбинезон с эмблемой Правящего дома, лысая голова непокрыта, иззябла и потому сильнее обычного напоминала необитаемое небесное тело.

Не отвечая, не замедляя шаг, Кратов обогнул тахамаука – тот проводил его взглядом, исполненным возмущенного недоумения, – и прижался лбом к теплому, шерстистому боку Чуда-Юда.

– Китенок, – позвал он. – Только честно: я здесь один?

«Ты во всей Галактике такой один, – не припозднился биотехн. – Мягко говоря, самобытный. Тахамаук, что сидит на камне и делает вид, будто злится, недалек от истины в оценке твоих манер».

– А то, – сказал Кратов с удовлетворением и наконец соизволил оборотиться к советнику. – Я, грешным делом, подумал, что вы мне снова мерещитесь.

– Вряд ли галлюцинация моих габаритов поместится в вашем больном воображении… доктор, – ядовито заметил тот.

– Не возражаете, если я вас ущипну?

– При условии, что вы не возражаете, если я оторву вам руку. Каким недобрым ветром вас занесло в Скрытый Мир?

– Но вы сами указали мне путь.

– Когда меня спросят, я стану это отрицать. Когда спросят вас, вы должны будете привести какую-нибудь более основательную аргументацию.

– Когда спросят меня, я не стану отвечать. Поверьте, я умею быть дерзким и неучтивым.