Возвращение в Полдень

Кратов поднял руку и начертил на прозрачной крышке капсулы: «Morlock=Eloi». [35]

– По правде говоря, – сказал он, – меня это должно встревожить.

– Пойдемте, Сандрин, – сказал Сидящий Бык, посмеиваясь. – Вы уже достаточно запугали нашего партиципанта.

Теперь Кратов лежал в капсуле, предоставленный себе и своим мыслям. Он чувствовал себя древним астронавтом в ожидании команды: «Ключ на старт». Время тянулось, ничего не происходило, и он уже всерьез подумывал выбраться отсюда и пойти поболтать с командой «Тавискарона». Некоторая часть его натуры, более склонная к философствованию и потому занимавшая относительно небольшое пространство, однако же деятельно протестовала и приводила не сказать, чтобы убойные, но по меньшей мере заслуживающие изучения аргументы:

35

Аллюзия к роману Герберта Уэллса «Машина времени».

«Это финишная прямая. Считай, что ты упал грудью на ленточку. Вряд ли будет завершено дело всей твоей жизни, но немалый и очень существенный отрезок ее ты одолел, и одолел не без чести. Настал такой момент, когда больше некуда спешить и никакой нет нужды в энергичных телодвижениях. Уж поверь, ты заслужил отдых, мгновения сладкого нифиганеделания. Что там впереди, не знает никто. Пользуйся этими мгновениями, переведи дух, расслабься и, ради всего святого, ни о чем не думай!..»

«Я так не могу, – возражала другая часть его же натуры, доминирующая и деятельная, хотя на сей раз ее система доказательств, чего уж там, страдала шаблонностью и декларативностью. – Я так не умею. А вдруг этот, черт его знает, ментодамп разрушит мой мозг и превратит меня в овощ? Не слишком ли я доверился человеку-2 по имени Сандрин Элуа со спрятавшимся внутри нее зловещим доктором Морлоком?»

«Все едино, ты ничего уже не изменишь. Разве что вдруг объявишь во всеуслышанье: ребята, я передумал, все отменяется, всем спасибо, уж лучше я поживу еще какое-то время с тем, что есть…»

«Нет, такого я точно не допущу! Не затем я затеял эту вселенскую игру, чтобы дойти до конца и малодушно остановиться!»

«Вот видишь! Следовательно, лежи и наслаждайся покоем. Научись наконец жить каждой секундой, учиться никогда не поздно…»

«Демагогия!»

«Лучше, чем приумножение энтропии во вселенной…»

Пока он решал, как ему поступить, команда «Тавискарона» явилась к нему сама.

Вначале над капсулой появилось напряженное, непривычно серьезное лицо Феликса Грина.

– Хотите, расскажу какую-нибудь байку? – спросил Грин без особой надежды.

Кратов прислушался к своим ощущениям.

– Не очень, – сказал он. – Без обид, Феликс, ценю ваше участие. Но я жду, чтобы все поскорее закончилось. А оно даже не началось.

Феликса тотчас же сменил командор Элмер Э. Татор.

– На самом деле, – промолвил он торжественным голосом, – уже началось.

– Пока не прибудут тахамауки… – начал было Кратов.

– На самом деле, они уже прибыли, – деликатно прервал его Татор.

– Почему мне не сообщили?!

– Вот я и сообщаю. Все возятся с этим печальным верзилой, им не до тебя, Кон-стан-тин.

Кратов живо представил себе картинку и невольно улыбнулся.

– Инспектор Терлецкая и с него истребовала заявление? – спросил он.

– Разумеется, – с трудно скрываемым весельем сказал Татор. – Бедняга тахамаук, похоже, не понял, чего от него добиваются.

– Как объяснил его спутник, импозантный и напыщенный, – сообщил, нависая над командорским плечом, Белоцветов, – у них, видите ли, не принято многократно подтверждать однажды принятые личные обязательства. На всякий случай, совершенно чтобы отделаться, нашей вельможной даме вежливо покивали.

Возле капсулы возникла легкая суета, знакомые лица пропали, а на их место заступили двое в белом. На груди у одного начертана была большая цифра «восемь», у другого «девять». За исключением этого обстоятельства, оба выглядели сущими близнецами.

– Доктор Кратов, – сказал Восьмой. – Я собираюсь инициировать связь «прибор-мозг» с помощью инфора, иначе говоря, прекрасно вам знакомой «шапки Мономаха», но, разумеется, модифицированной для целей процедуры. Вы готовы?

– И давно, – спокойно сказал Кратов. – Для меня такое не в новинку.

16

…И снова было зеркало, и снова он сам стоял по ту сторону дымного стекла, оба – оригинал и отражение – в одинаковом сером трико, в котором, нераздельные, отправились в долгий сон по воле рациогена. «Хочешь войти?» – усмехаясь, спросило отражение. «Оставь игры в Алису и Зазеркалье до лучших времен, – потребовал он. – Что, у „длинного сообщения“ иссякла фантазия, коли оно во второй уже раз подсовывает в мои сны меня же самого?» – «Но ты сам утверждал, что давно все понял. Что все твои собеседники в снах, живые и мертвые, всего лишь преломленное отражение тебя самого. Что всякий раз ты говоришь с самим собой, и никто из твоих оппонентов никогда не оперировал объемом знаний, превышавшим твой собственный. Маски сорваны, друг мой. Это последний акт безумно затянувшейся драмы, когда кульминация уже разыграна и действие плавно катится к финалу, занавесу и выходу на аплодисменты». – «Не так безысходно. Если уж мы перешли на художественную терминологию, это ложный финал. Все думают, что дело сделано, самое трудное позади, главного героя ждет вожделенный приз и успокоение в объятиях возлюбленной…» – «Возлюбленных! – ернически уточнил Зазеркальный. – Двух или трех… сколько их там у нас?» – «Остановимся на двух, – строго заявил Кратов. – Прочие не в счет, несерьезно… хотя…» Он вдруг вспомнил визит седовласой великанши в его каюту на Старой Базе. Считать все, что там произошло, несерьезным было весьма опрометчиво, и Авлур Эограпп с таким отношением точно не согласилась бы в своей убийственно неоспоримой манере. «Ну да, ложный финал, – продолжал Зазеркальный, веселясь. – Синица в небе, а журавль в руках. Предположим, избавишься ты от „длинного сообщения“, а дальше?» – «Это уже не моя забота», – упрямо возразил Кратов. «Давай, уговаривай себя. Поглядим, надолго ли тебя хватит и как долго ты сможешь находиться в стороне. Кому-то нужно понять, о чем „сообщение“, кто адресат и как с ним поступить впоследствии. Вскрыть сундук, не имея ключей». – «Точно не мне. Я не считаю себя тупицей, но криптография высшего уровня определенно находится вне пределов моего понимания». – «Ты гонялся по Галактике за рациогеном, – сказал Зазеркальный. – Повздорил с тектонами. Всполошил тахамауков. Наследил в конструктах археонов. Умер и воскрес…» – «Дважды!» – напомнил Кратов. «Ага, дважды. По меньшей мере…» – «Да мать же вашу… Я еще чего-то не знаю о себе?!» – «Уж во всяком случае, здесь я тебе не помощник. Ведь я – это ты, я знаю лишь то, что знаешь ты сам. Хотя, возможно, упускаешь из виду. А моя задача – напомнить тебе. – Зазеркальный вдруг сделался сварлив. – Не перебивай! В конце концов, никто из нас не ведает, когда прервется этот последний сон». – «Последний ли?» – недоверчиво переспросил Кратов. «Последний, успокойся… К чему я клоню? Ты проделал долгий путь, пережил бездну событий. Пренебрег личным бессмертием и вещими снами, которых больше не будет, ибо все эти маленькие радости идут бонусом к „длинному сообщению“. И после всего просто возьмешь и отойдешь в сторону?!» – «Да, черт возьми. Я только о том и мечтаю. Не хочу больше быть отмеченным – ни Хаосом, ни Мирозданием, ни судьбой по прозвищу „Удача“. Пусть высшие силы оставят меня в покое. Семья, работа… и маленькие радости совершенно иного свойства». – «Да ведь ты и впрямь веришь в эту лабуду! – удивился Зазеркальный. – И почему я должен тебя уговаривать? Ах, да… это ты сам споришь с собой на просторах внутреннего „Я“. И твое рационально настроенное эго, с его вновь открывшимися патриархальными ценностями, одерживает пиррову победу над рисковым и неустрашимым, но чуточку подуставшим альтер-эго, что верховодило тобой на протяжении двадцати последних лет». – «Что в том плохого? – пожал он плечами. – Я уже не мальчик резвый, кудрявым никогда не был…» [36] – «А влюбленным?! – требовательно вскричал Зазеркальный. – Хотя бы от новых влюбленностей не зарекайся, не разочаровывай меня!» – «Бог знает что ты несешь, – строго возразил Кратов. – Если я выкарабкаюсь из этого ни с чем не сообразного сна, то уж точно стану другим». – «Лучше или хуже?» – «Другим, – упорствовал он. – У меня родится дочь, и я намерен заняться ее воспитанием». – «Научишь ее драться и переть тяжелым танком в направлении угрозы?» – «И этому тоже». – «А чему ты научишь сына?» Кратов надолго замолчал. «Думать, слушать и говорить, – сказал он наконец. – Драться его научат без меня». – «Как это скучно, – протянул Зазеркальный. – Домосед, добропорядочный отец семейства… Очень надеюсь, что ты прямо сейчас пытаешься лгать самому себе». – «Иди к черту!» Зазеркальный не обиделся. Он слегка повернул голову, будто прислушиваясь к чему-то. «Ты заметил? Мы вот уже целую вечность несем какую-то пошлую чушь», – сказал он замирающим шепотом. «Должно быть, главное давно уже сказано». – «Пожалуй. Это финал, а финалы всегда банальны. Все самое важное и захватывающее происходит посередине действия. То есть в нашем случае давно произошло, тут ты прав. Отныне, брат мой по телу и мозгу, тебе будут сниться сны простые и незамысловатые. Не до конца утилизированные переживания, осколки сиюминутных тревог, призраки прошлого и, хочется верить, женщины – многочисленные и разные…» – «Никаких мрачных пророчеств?» – иронически осведомился Кратов. «Никаких, – торжественно подтвердил Зазеркальный. – Только милые, глупые и несбыточные надежды». – «Смешно», – сказал Кратов, пытаясь смахнуть ладонью туманную пелену, затянувшую зеркало сверху донизу. Но туман пришел с той стороны, и зеркало так и осталось пустым пыльным стеклом…

36

«Мальчик резвый, кудрявый, влюбленный…» Фраза из арии Фигаро оперы Моцарта «Свадьба Фигаро» (1786) в переводе П.И. Чайковского.

17

Высокое хрупкое небо было задрапировано сизыми тучками, которые давно пыжились, хорохорились и никак не могли разродиться обещанным еще с утра дождиком. Прохладный влажный ветерок тоже, как умел, пророчил непогоду. Но пока ничего ненастного не происходило, и потому Кратов мог валяться на траве, покойно закинувши руки за голову, слушая шелест древесных крон и блаженно подставляя лицо рассеянному небесному свету.

Солнечная система, планета Земля, метрополия Федерации. Балтийская коса, дюны, пляжи, рощицы. Реабилитационный санаторий Корпуса Астронавтов с многозначным названием «Берег Потерянных Душ». Он уже бывал здесь раньше. Два десятка лет назад, так и не долетев до галактической базы «Антарес», потеряв свой корабль (класса «гиппогриф», бортовой индекс «пятьсот-пятьсот») и пережив первое рандеву с рациогеном.

Как и положено в драматургии человеческих судеб, круг замкнулся.

Он мог бы мысленно констатировать, что ничего не изменилось, но слабо помнил, как тут было раньше.

И это его тревожило.

Прикрыв глаза, он мысленно перебирал воспоминания, старался добраться до самых давних и непременно воскресить утраченные детали. Словно листал старую книгу в поисках опечаток и вырванных страниц.

Напротив него, на простой деревянной скамеечке, закутавшись в черный демонический плащ, сидел доктор метаморфной математики Рамон Гильермо де Мадригаль, смуглый, изысканно лысеющий и два дня небритый. Помогая себе академически поставленной жестикуляцией, доктор Мадригаль излагал свое видение перспектив использования рациогена для расшифровки «длинного сообщения». То обстоятельство, что единственный слушатель лежал на травке пузом кверху («Послушайте, дон Рамон, а ничего, что я лежу?» – «Не трудитесь вставать, коллега, я бы и сам лег, но так мне сложнее говорить…») и отвечал лишь невнятными междометиями, а то и вовсе не реагировал, его нисколько не смущало.

– В конце концов, это всего лишь банальный усилитель мозговой деятельности, – вещал доктор Мадригаль, – и даже не последний в ряду, где, кроме него, благополучно пребывают записная книжка, древний компьютер и когитр. Старина Тун Лу и его сподвижники ошибочно полагали, что создали эдакую «лестницу в небеса» для человека. Уж эта мне фетишизация собственных детищ!.. Но рациоген был всего лишь инструментом. Еще один инструмент для человека-творца, если угодно – еще один «удлинитель руки». – Он внезапно развеселился: – Представляете, сколько шуму было у питекантропов вокруг первого каменного рубила?!

– Угу-м-м, – откликнулся Кратов.

«Известна ли мне концепция рациогена?» – спросил, помнится, Григорий Матвеевич Энграф. Разговор происходил в каюте одного из кораблей ксенологической миссии на Церусе I. Кратова только что вытащили из передряги, напичкали лекарствами и усадили в кресло-каталку, поскольку сам он после прямого попадания энергоразряда, охранявшего доступ к капищу с другим рациогеном, неземного генезиса, передвигался с большими трудами. Энграф, в кои-то веки выбравшийся из своей уютной скорлупы на Сфазисе в полевую миссию, был простужен до такой степени, что засбоила иммунная система, и оттого беспрестанно чихал. «Известна – не самое подходящее слово. То, что вы скромно величаете концепцией, сорок лет назад обрело очертания реальности и серьезно обсуждалось в научных кругах Земли…» Кратов был зол, слаб, ненавидел свою физическую немощь, а еще закутан в клетчатый плед и потому выглядел в глазах Энграфа… старины Энграфа, как сказал бы доктор Мадригаль… особенно жалко.