Возвращение в Полдень

Кратов горько усмехнулся и даже помотал головой, чтобы стряхнуть наваждение и успокоиться.

Самое время затянуть привычную мысленную мантру из разряда «все это уже со мной случалось».

А ведь и в самом деле случалось.

Охазгеон… Роскошная зимняя феерия посреди степи, снегу по пояс, а кое-где и по горло… вьючные животные, обликом, если сильно не приглядываться, сходные с чрезвычайно приземистыми и поджарыми жирафами, окончательно увязли и встали, а ездовые твари, умные и не лишенные вредных наклонностей к плотоядению, стряхнули наездников и попытались на них охотиться… то есть выношенный и выстраданный план боевых действий, подразумевавший внезапное, под покровом ночи, нападение на лютого ворога откуда тот не ждал, как это обычно и случается с планами, пошел прахом… самый главный военачальник после недолгих раздумий, сопровождавшихся меланхолической игрой в снежки с адъютантской свитой, принял решение становиться лагерем и обедать, а там, глядишь, и новый план вызреет… обед нечувствительно для всех перетек в ужин, воевать никому уже не хотелось, костры вздымались до небес, бубны и местные гусли, громадные дощатые дуры, напоминавшие опрокинутый набок рояль, гремели вовсю… трезвых не оставалось, но пьяным никто не был… от плясок и спонтанно вспыхивавших ристалищ на деньги и хабар, от разгоряченных тел снег вытаял, образовавши просторную лагерную площадь… все, не исключая маркитанток, обнажились по пояс, а что касаемо манипулы амазонок-наемниц, так те и вовсе растелешились, оставивши на себе только сапоги и ожерелья из звериных зубов и ушей темного происхождения… выскочив из прокуренного густым черным табаком и пропитанного бражными парами генеральского шатра продышаться, Кратов пришел в себя где-то в двух сотнях ярдов за дозорными линиями, посреди нетоптаного снега, пьяный в дым, полуголый и босой, в окружении вражеского авангарда, настроенного самым решительным образом… покуда заклятые недруги, повергнутые в глубочайший когнитивный диссонанс его обликом и состоянием, а также взрывами ничем не мотивированного веселья со стороны бивуака, трудно соображали, кумекали и мараковали, как обойтись с этим хмельным идиотом – взять ли в залог, прирезать ли на месте? – означенный идиот с громадным энтузиазмом исполнил два куплета про черного ворона в переводе на охазгейский, а затем произнес не менее прочувствованную речь в том смысле, что хрен ли вам тут мерзнуть в степи и снегу, таким доблестным витязям, когда рукой подать до огня, жратвы и бухла, а там и, чем демоны не шутят, до женского тела, что обжигает пуще огня, пресыщает паче мяса и пьянит сильнее самого пьяного вина… перемежая высокопарные периоды суровой солдатской бранью на всех известных языках этого мира… вокальный номер и речь его были выслушаны с подобающим вниманием и снискали внезапный отклик у нескольких головорезов, состоявших в дальнем, но чтимом родстве с такими же выморозками с противной стороны… выпить-закусить какой же дурень откажется, да ежели еще и амазонки… иными словами, никто той зимой ни с кем не воевал по целому ряду уважительных причин, среди которых пьянство, обжорство и любострастие делили первенство, а лень вытаскивать мечи из ножен проистекала из перечисленного как бы сама собою…

Церус I… Ночная, промороженная до хруста равнина. Пустота, одиночество, безысходность. Какие-то смутные призраки, что тащились за ним след в след со столь же неочевидными намерениями. И никаких плодотворных идей в отупевшей от усталости и страха башке. Темные болота, подернутые коркой льда с торчащими наружу, словно пучки стрел из колчана, сухими серыми стеблями. Внезапные выбросы скальных пород из ниоткуда, из ничего, на ровном месте, в форме каких-то несуразных гребней никогда не существовавших допотопных монстров либо стреловидных башен, из коих, верно, неплохо было бы править этим миром или хотя бы лелеять на сей счет коварные планы. Но чаще всего – сопки, просто сопки, другого названия для этих каменистых взбугрений ландшафта не подобрать. И белый туман, низкий, тяжелый, густой, как кисель, который на самом деле никаким туманом не был, а охранял подступы к Самой Большой Тайне и недурно со своим делом справлялся. А напоследок – огненная занавесь для тех, кому хватило безрассудства пройти свой путь к заветной Тайне до конца…

Нет, к дьяволу Церус I. Лучше вот что: Тартар. Имя, слух отнюдь не ласкающее, но за которым скрывался один из самых симпатичных и комфортных миров в человеческой сфере влияния. Возможно, кто-то из первопроходцев не сумел вовремя подавить спонтанный выхлоп черного юмора… Вместо зимы – сдержанная прибалтийская осень, сухая и солнечная, с ненавязчивым листопадом. Вместо всех прочих сезонов – флегматичное уральское лето, без жары, без тайфунов, безо всяких тропических истерик, но с частыми дождиками и редкими грозами. Аккуратные, словно бы специально подстриженные рощицы, основное население которых составляли ленивые и с большой неохотой поднимавшиеся на крыло птицы, а самый крупный наземный хищник размерами, обликом и повадкой походил на енота-полоскуна. Озера кристальной чистоты, в которых можно было плескаться без опаски быть съеденным заживо какой-нибудь большой и неприязненно настроенной рептилией. И плескались, помнится, все, кому не лень, невзирая на прохладные деньки и холодную воду. Нагишом, по заразительному примеру бесшабашных девиц-ксенологинь… А потом вдруг ни с того ни с сего выпал снег. Он лежал на мелкой бирюзовой траве, застигнутой врасплох таким обхождением, на перистых кронах коренастых деревьев, и незлобивое местное зверье оставляло на белой глади строчки следов, словно писало мелкими иероглифами на листе рисовой бумаги. Девицы с визгом кидались снежками, сам Кратов и еще несколько персон солидного возраста вылепили какого-то невероятно импозантного снеговика, всем было весело и немного неуютно, к полудню веселье наскучило и само собой сошло на нет, а на следующий день снег растаял и на время превратил доселе опрятный и уютный пейзаж в сущее болото…

7

«Что ты тут делаете, Консул?» – спросил доктор Мурашов. Он сидел напротив, в желтом скафандре с откинутым шлемом, и в своей обычной манере сканировал собеседника немигающими змеиными глазами. «Как что? Пытаюсь скорбеть об утрате». – «Допустим. Но при чем здесь какие-то голые девицы, не то ксенологини, не то амазонки… какие-то еноты с жирафами? Странная у вас получается тризна». – «Уж какая есть, не обессудьте. Я искренне стараюсь быть печальным, но в голову лезут эпизоды прежней жизни, забавные и… не очень. Наверное, я слишком много помню». – «Даже слишком много. Вы пытаетесь среди залежей ментальной рухляди отыскать рациональное зерно и употребить его в дело, а напрасно. Ищите ближе: если это ключи к каким-то замкам, то выданы они вам совсем недавно». – «Да, я достиг цели, но не смог ею завладеть. Досадно, но ничего не поделать. Отложу решение этой проблемы на потом. В данный момент меня больше волнуют эти… Всадники Апокалипсиса». – «И как вы намерены с ними поступить?» – спросил Мурашов с весьма живым для его нынешнего положения интересом. «Я бы их с радостью уничтожил. Ненавижу, когда со мной так поступают. Еще больше ненавижу, когда так поступают с теми, за кого я несу ответственность. Не скрою, мой ксенологический менталитет встает на дыбы. Он требует рационализировать фактическую базу, выстроить гипотезы и найти аргументы в рассуждении того, что не всякий безумный поступок лишен разумной мотивации. Возможно, так оно и есть. Но пока что, глядя на вас, я ни о чем так не мечтаю, как о старом добром фограторе….» – «Или о новом, – подмигнул Мурашов. – Как у Брандта. Я прав?» – «Чертовски правы. У него был фогратор неизвестной мне модели, а у вас не было никакого. Поэтому вы лежите в снегу в своем нелепом скафандре без мимикрирующей и рассеивающей опций, и сами холоднее всякого снега». – «А вы сидите, – покивал Мурашов. – В том же снегу и тоже без фогратора. Если вы полагаете, что разделение происходило по признаку наличия оружия, то вы ошиблись». – «Не думал я ни о чем таком. Хотя нет, думал. Очень поверхностно, вскользь. Кому вообще понадобилось разделять нас?» – «И все же задайте себе вопрос о признаке. И о том, на какие две неравных половины мы разделены». – «Это как раз несложно. Мы разделены на… – Он замялся, гадая, как отнесется к этим словам его визави. – На живых и мертвых». – «У вас получилось, – усмехнулся Мурашов. – С первой задачкой на деление вы справились. Справедливости ради замечу, что она была примитивна. Кстати, мое самолюбие не задето. Его вообще не так просто задеть, если вы помните… Теперь вам остались сущие пустяки: верно интерпретировать результат первой задачи и решить вторую, на сложение». – «Док, вы избрали не лучшее время для проверки моих способностей. Поверьте на слово: с арифметикой я всегда был в ладах». – «Это не арифметика, Консул. Это алгебра. Одна из многих алгебр, применимых к пространству решений, которыми вы давно пытаетесь оперировать. Можно сказать, с того момента, как астрарх Лунный Ткач забрал вас с гибнущего космического корабля». – «Ну хорошо… кто я такой, чтобы спорить с незваными гостями в собственных снах… Что за вторая задача?» – «Что нас объединяет?» – «Это же просто!» – воскликнул он и замолчал. Где-то таился подвох. И он его проглядел. А все потому, что не осмыслил результат первой задачи. Доктор Мурашов сканировал его холодными зелеными гляделками, на бледное лицо его падали карнавальные отблески разноцветных солнц, он ждал и никуда не спешил, поскольку времени у него было достаточно, а вот у Кратова, напротив, не прибавлялось. «Вот что, друг мой, – сказал Мурашов со вздохом. – Некстати вы решили прикорнуть. И место для того выбрали неудачное. Замерзнуть не замерзнете, а влипнуть в неприятности можете свободно. Черт с ней, с задачей. Она вот-вот разрешится сама собой, и глазом не моргнете… Levez-vous, Monsieur le Consul, vous avez de grandes choses a faire!» [1] – «Док, куда подевалась ваша обычная латынь? Ведь вы, кажется, не знаете французского…» – «Зато вы знаете, Консул. Просыпайтесь же!»

1

«Вставайте, Консул, вас ждут великие дела!» (франц.).

8

Кратов открыл глаза. Старательно моргнул несколько раз. Нет, задача на сложение не разрешилась. Он даже условий ее толком не понимал.

– Любите вы говорить загадками, док, – пробормотал он, похлопав лежавшего рядом Мурашова по руке.

«Мне положено скорбеть, – подумал он. – Я честно стараюсь. И никак не могу на этом сосредоточиться. Простите, Роман, но, кажется, скорбь придется отложить».

Итак, задача на сложение.

Кратов давно уже привык доверять собственным снам. Особенно с тех пор, как начал до определенных пределов понимать природу своей прозорливости. Все дело в «длинном сообщении». Странный побочный эффект присутствия в памяти чужеродной и информационно насыщенной занозы. Или защитные коды, снабжать которыми жизненно важные сведения спокон веков считалось хорошим тоном. В том, что «длинное сообщение» содержит что-то более существенное, нежели простое приветствие, сомнений ни у кого не возникало. Там явно было что защищать. Вследствие чего и затеялась вся заварушка… И если виртуалы, как в свое время окрестил доктор социопсихологии Уго Торрент воображаемых собеседников из вещих снов, предостерегают о неких угрозах или настаивают на неких обстоятельствах, то к этим знакам надлежит отнестись со всей серьезностью. Следовательно, оболочка «длинного сообщения» – вернее, того фрагмента, что самовольно угнездился в сером веществе кратовского мозга, – проанализировала массив поступившей на хранение разрозненной информации. Затем по каким-то собственным правилам структурировала его, сформулировала охранительную стратегию и донесла выводы до своего мобильного носителя. Увы, от этого носителя хлопот больше, чем пользы. Субъект, точнее сказать – субчик удручающе сомнительных личностных качеств, легкомысленный, безответственный и обремененный наклонностями к рискованным поступкам… Для вящей наглядности выводы традиционно облечены в форму диалога, где ведущей стороной выступает виртуал, то есть персона хорошо знакомая вышеупомянутому субчику, с каковой он связан сильными переживаниями и потому принужден будет отнестись к сказанному по меньшей мере уважительно. Всегда проще нарисовать картинку, ткнуть в нее пальцем и растолковать по слогам, нежели излагать в наукообразных формулах и кодах. Тем более что такой способ щадит чувства несчастного субчика, сохраняет в нем иллюзию свободы воли и остатки самоуважения, а не делает из него безвольного зомби, влекомого щучьим велением по продиктованной траектории тупо, обреченно и неотвратимо…

Если, разумеется, носорожье упорство, с каким Кратов ломил к своей главной цели не сворачивая, не отвлекаясь на самые соблазнительные коврижки вроде той же Авалонской Башни, игнорируя на своем пути все знаки, деликатно предупреждающие и грубо запретительные, все же есть его свободный выбор, а не императивы схоронившейся в мозгу инородной программы.

«Зомби я дрожащий или право имею?» – с кислой усмешкой подумал Кратов.

На всякий случай он прислушался к своим ощущениям.

Ему не было холодно: стало быть, нет никаких причин дрожать. Проголодаться он не успел, поскольку перед выходом весь экипаж «Тавискарона» плотно позавтракал, и даже выпито было за грядущий успех предприятия небольшое количество горячительного, кто какое предпочел. Мурашов, помнится, махнул шампанского. Мадон не без пижонства поднял бокал белого монраше. Командор Элмер Э. Татор ограничился какой-то шипучкой, практически безалкогольной. Ну, а Кратов с Белоцветовым как простые славяне опрокинули по чарке водки. Чем побаловали себя навигаторы Грин и Брандт, можно было лишь гадать, но в высоких серебряных стаканах несомненно плескалось что-то высокотоксичное… Десяти минут сна, пусть даже и вещего, оказалось достаточно, чтобы прояснить голову и восстановить силы.

Он был совершенно готов к новым авантюрам.

«Мы, экипаж десантно-исследовательского транспорта „Тавискарон“, были искусственно разделены на живых и мертвых. Но существуют еще какие-то связи, которые нас всех объединяют. Или не всех? – Кратов задумчиво стряхнул снег с нагрудной пластины скафандра. – Чем я вообще занят? Сижу и ломаю голову над задачками с тайных уровней персонального бессознательного. Вместо того, чтобы начать, наконец, действовать. – Он неловко, в несколько приемов, выпростал себя из сугроба, в котором так уютно устроился под бочком у „архелона“. Снег не желал отпускать. Пришлось вначале встать на колени, и только потом удалось выпрямиться во весь рост. – Может быть, причина в том, что я не знаю, с чего начать? И, самое главное, чем закончить?»

Кратов перелез через борт платформы, успокоил дыхание и пробрался сквозь свежие наносы к панели управления. «Мастера на вас нет, Санти, раздолбай вы этакий…» Увиденное ему не понравилось.

Во-первых, панель, заиндевелая и мертвая, выглядела доска доской. На такой только салат шинковать да орехи колоть. Не верилось, что как-то можно было привести ее в чувство.

Во-вторых же, и при опущенной защите должно было сохраняться слабое защитное поле, выполнявшее функцию, по ироническому замечанию инженера Мадона, противомоскитной сетки. От снегопада оно тоже неплохо предохраняло, но отнюдь не препятствовало движению массивных материальных тел, например взрослых мужчин в скафандрах высшей защиты. Теперь поля не было. Как не было и никаких причин, по которым Белоцветов или тот же Мадон вдруг решили его отключить. Скорее всего, они о таком даже не задумались бы. Между прочим, командирская платформа хотя и маячила поодаль с поднятой по всем правилам защитой, но признаков изолирующего поля над нею также не наблюдалось. Здесь явно усматривалась длинная рука чуждого происхождения, не исключено, что суставчатая, многопалая и даже чешуйчатая. Тех же Всадников Апокалипсиса. В том, что защитные поля им не понравились, большого сюрприза не было. Может быть, в какой-то момент они гасили всё подряд без разбору.

Управлять гравитационной платформой – невеликое искусство, вряд ли намного сложнее какого-нибудь плоддерского «корморана». Или того же миди-трампа класса «анзуд», последнего корабля, в кресле которого Кратов находился в качестве пилота. Конечно, присущего Белоцветову шика достичь не удастся, но стронуть с места эту махину он в состоянии.

Однако вначале предстояло поднять на платформу еще одного пассажира.

Взбадривая себя разнообразными мобилизующими мыслями, Кратов попытался перемахнуть через бортик так же лихо, как это получалось у Белоцветова, но зацепился ногой и рухнул в снег плашмя. «Никто не видел», – поспешно успокоил он себя. Поднялся, выдернул из снегового плена Мурашова (невозможно было убедить себя в том, что перед ним не сам Мурашов, а некий неодушевленный предмет, каковой впредь надлежит именовать «телом Мурашова») и, поражаясь тому, какой же он легкий, с трех попыток втолкнул на платформу. Вскарабкался следом – это оказалось не в пример труднее. Снова отдышался. Расчистил панель управления. Белоцветов и Мадон выкроили однажды пару часов и преподали ему самые азы обращения со всезащитным транспортом. Сущая ерунда для звездохода в отставке. Основной пафос уроков заключался в следующем: «Запустите инициализацию систем и в дальнейшем следуйте велению сердца!»

Что-что, а запускать инициализацию Кратов выучился на совесть. Процедура сводилась к одной тактильной директиве, в которой задействованы были обе руки. Ничего сложного для гуманоида с полным комплектом конечностей. Для гуманоида с дефицитом конечностей (мало ли как все обернется, жизнь есть жизнь…) существовала, впрочем, команда голосом, кодовая фраза на базовом интерлинге. Такая вот незатейливая защита от дурака неземного генезиса. От умников защиты по понятным причинам не существовало.

«Надеюсь, они не угробили тебя, подружка».

Уже вослед этой мысли он подумал, правильно ли адресоваться в женском роде, да еще в такой интимной форме, к серьезному тяжелому механизму на гравитационном приводе. Но затем счел, что архелон, как ни крути, всего лишь черепаха, хотя бы даже ископаемая и гигантская. И не следует ему окончательно сходить с ума, заискивая перед транспортными средствами.

9

Чтобы выполнять тактильную директиву на поверхности, более сходной с разделочной доской, требовалось некоторое психологическое усилие.