Возвышение падших

— Шехзаде Сулейман и вся его семья предстали перед Всевышним всего несколько дней назад, — неверяще покачав светловолосой головой, ответила Дэфне Султан. — Аллах, сохрани… Что же теперь будет?

Вечер.

Топкапы. Покои Эсен Султан.

С каждым днём тучи сгущались. Эсен Султан чувствовала, как они темнеют, наливаются тяжестью. Вот-вот разразится буря, и она её предчувствовала.

Всё началось не сегодня. Она не знала, что именно послужило причиной того, что её жизнь медленно, но верно становилась всё мрачнее. Как её счастье сменилось горестями. Некогда она не думала о том, говорить правду или лгать, потому что знала, что единственно верно — говорить правду.

Наверно, гибель Шах Султан стала первым ударом по прежней Эсен Султан. После гибель новорождённой дочери, в которой она винила только саму себя. Затем всё то, что произошло в Манисе. После всего этого Эсен Султан попросту не может быть прежней. Той девушкой, которая ценила невинность, правду, милосердие. Её нет.

Есть только женщина, пережившая как минуты счастья, так и горести, потерявшая единственного друга и названную мать в лице Шах Султан, собственными руками убившая новорождённую дочь, и, наконец, убившая целую семью и ни в чём неповинных детей.

А теперь ко всему этому прибавилась угроза смерти повелителя. Султан Орхан, сколько бы между ними не было ссор и сколько бы она не использовала его для достижения своих целей, был ею любим. По-своему, сдержанно и спокойно, но любим. И она боялась не столько того, что после его смерти жизнь её и их детей изменится далеко не в лучшую сторону, сколько того, что останется одна, потеряет последнего любимого человека.

Она смогла обеспечить своему сыну жизнь, даже несмотря на то, что он может не стать повелителем. Его не ждёт казнь. Но какая жизнь их ждёт после смерти султана Орхана? Никто не знал.

Внутренние переживания и страхи бередили сердце и разум Эсен Султан. Ночь вступала в свои права, потому во дворце и её покоях было темно. Зажжённые свечи едва-едва разгоняли темноту, колыхаясь от любых порывов воздуха.

Сидя на тахте, Эсен Султан задумчиво крутила между пальцев своё обручальное кольцо. Дети, радостно встретившие её по возвращении, уже ложились спать, и из их комнаты раздавался голос Бирсен-хатун, поющей им колыбельную.

Двери распахнулись, и, вздрогнув от неожиданности, Эсен Султан подняла серо-голубые глаза к ним. Медленно в покои вошла Хюмашах Султан. Годы её не щадили. Она располнела, русые волосы покрылись серебристой сединой, а на когда-то красивом бледном лице застыло выражение усталости и сдержанной печали.

Поднявшись с тахты, Эсен Султан поклонилась, пока Хюмашах Султан медленно подходила к ней.

— Здравствуй, Эсен, — хрипло произнесла та, одарив взглядом серых глаз, которые были слегка покрасневшими и воспалёнными.

— Султанша. Чем обязана в столь поздний час?

— Я слышала о том, что случилось с повелителем. Да пошлёт ему Всевышний исцеление. Я навестила его, как только узнала. До сих пор не пришёл в себя.

Эсен Султан нахмурилась от этих слов, и, жестом предложив сесть, вместе с Хюмашах Султан опустилась на тахту. После они в неловком молчании переглянулись между собой.

— Я долго вас не видела, — нашлась, что сказать Эсен Султан.

— Болезни отнимают много сил. Я стараюсь не покидать своего дворца, дабы сохранить их. Я надеялась, ты будешь возить ко мне Михримах, но, похоже, тебе не до этого…

— Дети ещё не спят. Если хотите, я приведу Михримах.

Хюмашах Султан тут же улыбнулась и согласно кивнула седовласой головой. Вскоре Михримах Султан, держась за материнскую руку, вышла из детской комнаты.

— Бабушка, — радостно улыбнулась она, подбежав в пижаме к изумившейся Хюмашах Султан.

— Ты ей рассказала? — обнимая внучку, спросила она, посмотрев на Эсен Султан, оставшуюся стоять в стороне.

— Да. Она знает.

— Это правильно, — отозвалась султанша, и в её серых глазах отразилась благодарность. — Она должна была знать о том, что настоящие мать и отец её очень любили. Несмотря на то, что ты рассказала ей о том, что не являешься для неё настоящей матерью, а это было для тебя трудно и болезненно, я знаю, ты не побоялась рассказать правду. Знаешь, я рада, что наконец-то в султанском гареме появилась женщина, не забывшая истинных ценностей и не изменившаяся ради власти. Ты умна, благородна помыслами и поступками, и, главное, знаешь цену правде и долгу.

Хюмашах Султан вернула своё внимание к Михримах Султан, и Эсен Султан, сославшись на желание навестить перед сном повелителя, покинула покои.

Слова Хюмашах Султан оказались для неё болезненными. Знала бы она, что от той женщины, которую она восхваляла, не осталось следа. Или же что-то осталось?

Что-то от прежней Эсен Султан под толстым слоем страха, совершённых ошибок и злодеяний. Если не было бы, пошла бы она столь спешно и взволнованно в султанские покои, поддавшись какому-то неясному импульсу то ли разума, то ли сердца?

Оказавшись в султанской опочивальне, она замерла на пороге, чувствуя, как за спиной закрылись двери. Полумрак. Только несколько свеч догорали на столике возле широкого ложа, на котором неподвижно лежал султан Орхан.

Медленно подойдя, Эсен Султан села на край ложа и, протянув руку, сжала смуглую руку повелителя. Она была холодна и податлива. Лицо, заросшее бородой, казалось непривычно расслабленным. Эсен Султан привыкла к тому, что оно обычно хмурое и суровое.

Повелитель всё ещё не пришёл в себя, и его веки были закрыты, а Эсен Султан жаждала заглянуть в глубину тёмно-карих глаз и увидеть там тепло, доверие и любовь. Останутся ли они там, когда она всё же осмелится рассказать правду? Нет.

Потому и пришла сейчас, когда повелитель без сознания. Когда он сможет выслушать её, сам того не осознавая. Может, ей станет легче, если она просто расскажет ему правду, не боясь того, что он её услышит?

— Прости меня, — едва слышно прошептала Эсен Султан, и, сокрушённо покачав темноволосой головой, опустила серо-голубые глаза к смуглой руке повелителя, которую сжимала в своей руке. — Я не знаю… Правда, я не знаю, когда всё изменилось.

Ей показалось, что его пальцы дрогнули и легонько сжали её руку, но, нервно усмехнувшись, Эсен Султан решила, что ей показалось и что она выдаёт желаемое за действительное, с нетерпением и страхом ожидая, когда повелитель придёт в себя.

— Я сошла с пути, которым шла. Долгое время я не хотела прогибаться под правилами выживания в гареме, в этой династии и в этом государстве. Не желала принимать ту истину, согласно которой только тот, кто сильнее, умнее и, главное, алчней, может сохранить всё ценное и дорогое для себя.

Замолчав на некоторое время, Эсен Султан утерла слезу с щеки, и, вздохнув, дабы успокоиться, продолжила:

— Но, как известно, то, что не гнётся, ломается. Я сломалась. Мне было… страшно. Так страшно, что я не погнушалась убийствами. И я не могу простить себе этого…