Вперед в прошлое 10

Я пересел за руль «Победы», отогнал ее на дорогу, освобождая дорогу «Москвичу», и вернулся, готовый к бесконечной ревизии наваленного на заднем сиденье товара, однако обнаружил, что дед подписал мешки маркером: «Трусы, носки, колготки», «Шоколад. Жвачки. Заколки». «Кофе. Джинсы. Кофты». Здесь же лежала сумка с подарками в цветных упаковках. Автозапчастями он забил багажник.

Вскрыв мешок с колготками, я выбрал одни для Канальи, мы вместе запихнули его в багажник. Два мешка поставили вертикально, освободив место для бабушки, коробки переместили на пол, в ноги. Сумку с подарками я взял на руки.

Каналья поменял машины местами, закрыл «Победу», и мы поехали назад.

Когда приблизились к ледяному склону и Каналья начал разгоняться, бабушка воскликнула:

— Что ты делаешь? С ума сошел! Тут же снег, занесет. Тормози! Немедленно тормози!!!

Ее страх передался мне, и я вцепился в сиденье, а Каналья, улыбаясь, ответил:

— Доверьтесь профессионалу. Просто закройте глаза. Сами поймете, когда будет можно их открывать.

Бабушка подергала ручку, выругалась, закрыла глаза со словами, что мы доведем ее до инфаркта. «Москвич» стремительным корытцем несся к подъему. Скорость начала казаться недопустимой, хотя спидометр показывал 60 км/ч., но дорогу автомобиль держал.

— Там всего двадцать метров сложные, — утешал нас Каналья, — а дальше проще, цепи будут вгрызаться в снег. Главное наверх въехать, на пригорок, дальше вниз — снова вверх, там уклон меньше, вытянем.

Зажмурившись, бабушка беззвучно шевелила губами — молилась, мне и самому было не по себе. Из той, другой жизни я помнил, что, когда сам за рулем, не так стремно. Да, Каналья — суперпрофи, но жизнь-то — моя, а машина — дедова…

На скорости машина влетела на лед, и ее чуть повело. Бабушка ахнула и схватилась за сердце. Каналья вцепился в руль. Казалось, я слышал, как хрустит лед, сминаемый цепями, а может, так оно и было. Инерция толкала машину наверх, задние колеса пробуксовывали и норовили ее развернуть. Время тянулось невероятно медленно.

— Давай, родимый. Тужься! Тужься, чуть-чуть осталось! — подбадривал «Москвича» Каналья.

— Рожай, — пробормотал я, вжимаясь в кресло, потому что справа был отбойник и обрыв.

— Ну! Ну! — Каналья давил на газ, задние колеса буксовали, машина теряла скорость, еще немного, и покатимся назад, и тогда…

Черт, я не учел этот момент!

Готовый к худшему, я не сразу заметил, что мы заползли на возвышенность и покатились вниз.

— Я же сказал! — гордо изрек Каналья. — Эльза Марковна, порядок!

Бабушка поправила завалившийся мешок и посмотрела на Каналью злобно, но промолчала, что было ей несвойственно. Меня начала грызть совесть, что мы подвергли стрессу пожилого человека.

Второй подъем дался проще.

Потом мы преодолели серпантин и медленно покатились по прямой дороге. Напряжение отпустило, я стал замечать деревья в снежном убранстве, искрящийся в свете фар снег, снежинки на лобовом стекле, одинокого мужчину в легкой куртке, без головного убора, шагающего в сторону Васильевки.

— Бедолага, куда он прется в таком виде? — проворчал Каналья.

Бабушка подалась вперед, посмотрела на мужчину.

— Псих какой-то. Ну какой нормальный человек будет шастать в такую ночь? Поехали быстрее, а то еще ломиться к нам начнет.

Услышав подъезжающий автомобиль, мужчина обернулся, сошел с проезжей части в сугроб, одной рукой закрыл глаза от света фар, вторую робко приподнял, не особо рассчитывая, что ему остановят.

Свет упал на лицо этого человека, и я его узнал, скомандовал:

— Алексей, тормози!

— Не надо! — уперлась бабушка.

— Это свои, — настаивал я, и Каналья послушал меня, плавно притормозил.

— Декоратор наш, — объяснил я, упустив главное.

Не веря своему счастью, Наташкин Андрей стряхнул снег с кудрей и засеменил к нам, нескладный, толстый, в осенней куртке и ботинках. Я вышел навстречу. Первый порыв был врезать ему, и пусть валяется — за то, что обидел мою сестру. Но я сдержался, допустив мысль, что Наташа могла преувеличивать. Раз он здесь и в таком виде, значит, многое осознал и спешит загладить вину.

— Почему ты здесь? — спросил я.

— Ид-ду к Нат-таше. — От холода у него зуб на зуб не попадал.

— Ты уверен, что тебя ждут после всего?

Он потупился и пробормотал:

— Мама очень сложный человек. И больной. У нее рак мозга, неоперабельный, и она неадекватная. Я предупреждал Наташу, что мать приезжает, просил, чтобы она потерпела, провела праздник с вами, но она думала, чт-то я ее выгоняю, зарев-вновала.

Вспомнился мамин ошибочный диагноз, и я передернул плечами.

— Ты Натке говорил про болезнь матери?

— Это моя ошибка. Нет. Я вообще их знакомить не хотел. А когда понял, что этого не избежать, боялся, что Наташа сболтнет лишнего. Надеялся, мама будет более адекватной, но ее понесло.

Что ж, спровоцировать и вспылить — вполне в духе Наташки, придумать и поверить — тоже. Но судя по тому, что Андрей здесь, он все-таки повел себя некрасиво и раскаивается.

— Ты мог бы поддержать Наташку, если она тебе дорога. Ее в открытую оскорбляли, а ты…

— Да я пытался закрыть ей рот-т! Маме, не Наташе. Но не б-бить же ее? Ничего не усп-пел. Наташа психанула и убежала, да так, что я не видел когда, не остановил. Я — следом, и сразу к в-вам, в Николаевку, но т-там — никого. Тогда я — в Васильевку, думал, найд-ду. — Он шмыгнул носом и взмолился: — Я что угодно готов сделать, чтобы просто поговорить с ней. Понимаю, не простит, но… — Он смахнул слезу.

— Поехали, — сказал я, решив, что разбираться они должны сами. — Я пока скажу, что ты — просто мой знакомый. Как быть дальше, сами с Наткой решите. Бабушка и дед могут не понять и не одобрить вашу связь. Давай скорее в тепло.

К машине мы направились вместе, Андрей пожал руку Каналье. Бабушка уже поняла, что он поедет с нами, взяла мешок на руки, зять сделал так же, и мы тронулись.

Я косился на Андрея и думал, что он выглядит старше маминого жениха, как его воспримут родственники — вопрос, который грозит закончиться скандалом. Потому лучше им с Наташкой сторониться друг друга, а я придумаю какую-нибудь сказку, спать его отправлю на коврик к Каналье. Андрей замерз и трясся так, что, казалось, машина вибрирует.