Вперед в прошлое 9

«Любит меня, полюбит и моих детей» верно до поры до времени, когда бурлит гормон и на многое закрываются глаза, а потом… Подростки и так невыносимы, а когда в доме появляется чужой дядя и начинает устанавливать свои законы, они бунтуют и выходят на тропу войны, даже если не правы.

Закончив дело и продрогнув, я прошел на кухню, где Наташка приготовила завтрак и накрывала на стол. Увидев меня, она сразу же бросила это занятие, а в дверном проеме образовался Боря с горящими глазами.

— Не выхолаживай, — сказал я, и брат просочился к нам.

— Страшный, фу! — Наташка поднесла к носу руку и пошевелила согнутыми пальцами. — С во-отаким усами! А еще у него руки черные, в масле, как у Алексея твоего, но тот хоть симпатичный, а этот — как колхозник.

Наташка передернула плечами. Я слушал ее и ел оладьи, макая их в сметану.

— Усы, как щетка! — добавил Боря. — Черные, как у Горького, а сам седой, старый!

— Только вы ей не говорите этого. — Я в упор посмотрел на Наташку. — Ей нравится — и ладно, уж кому, как не тебе, ее судить. Главное, чтобы человеком был хорошим.

Сестра поняла, что я намекаю на Андрея, и надулась, проворчала:

— Хороший, ага. Мудак он! У него кольцо на пальце! Женатик. Голову ей морочит, а она запала на урода этого. Тьфу.

Еда встала поперек горла. А это, конечно, плохо. Из той, другой жизни, я знал, что подавляющее большинство разводов инициируют женщины. Мужчины заводят интрижки на стороне, но — без ущерба для семьи. Папаша тоже не ушел бы, если бы мы не подняли бунт. Мама у нас слабая, будет мучиться и впадет в ипохондрию, даже заболеть может, когда глаза откроются.

— Это уже хуже, — оценил я сказанное.

Хлопнула входная дверь — вошла мама, и мы замолчали.

— Старый урод, — шепнул Боря.

Мама тоже проголодалась, только разделась, и сразу напала на оладьи, даже руки не помыла.

— Приходил Василий Алексеевич с работы, — официальным тоном произнесла сестра, — здоровьем твоим интересовался.

Мама подавилась едой, закашлялась. Боря вскочил, похлопал ее по спине.

— Серьезно? Не шутишь? — поинтересовалась она, отдышавшись.

Наташка развела руками.

— Ну, ты же типа заболела…

Щеки мамы вспыхнули, как у школьницы на первом свидании, взгляд стал томным.

— Что он сказал? — бархатным голосом спросила она, пригладив встрепанные волосы.

Наташка ответила:

— Здесь ли живет такая-то и все ли в порядке. Принес мёд и лимон, чтобы ты лечилась. Развернулся и ушел.

— А ты что? — Маме, видимо, хотелось узнать каждую деталь и понять, как дети его восприняли.

— Сказала, что «скорая» тебя увезла, — брякнула Наташка, но видя, как мама побледнела, вскинула руки: — Шутка! Правду сказала, что ты пошла дачу смотреть. Как он к нам добрался? Он здесь, что ли живет, в нашем селе? Тебе ж жена его патлы повырывает.

Вот же язва, не удержалась, ляпнула гадость, и у мамы аппетит пропал.

— Я научу ее приемам самообороны, — попытался перевести разговор в шутку я.

— Спасибо, Наташа… за завтрак. — Мама положила оладью обратно в тарелку и вышла из кухни.

— Ну ты змея, — не удержался я. — Зачем?

— А что я такого сказала? — злобно бросила Наташка. — Ничего, кроме правды.

— Это ее жизнь, она сама разберется. В твою жизнь никто ведь не лезет? В отношения с Андреем. А это мезальянс и подсудное дело, между прочим.

— Мезо… что? — сморщила лоб Наташка.

— Это когда ты не понимаешь половины слов, которые употребляет Андрей, а он не понимает молодежный сленг. Кстати, вкусно! — резко сменил тему я, цапнул оладью, оставленную мамой, и съел.

— Реально стремный дядька, — прошептал Боря. — Колхозник, и говорит как-то странно.

— Мама тоже не профессор. Еще раз говорю: она сама разберется.

Ненадолго воцарилось молчание, нарушила его Наташка:

— Как там, снаружи? Боря съел мне мозг, кататься хочет.

И снова всплыли воспоминания взрослого: две тысячи двадцатый ковидный год, Масяня и ее наружа, когда люди по всей планете сидели взаперти и боялись нос из квартиры высунуть, а потом весь мир сошел с ума.

Мысли понеслись дальше. Мальчишки, которые мечтают стать военными, чтобы охранять благополучие своей страны, дают ли себе отчет, что они делают? «Работа хорошая, но, если пожар, хоть увольняйся». Военный — ведь не просто романтика, красивая форма и престижная профессия, это искусство подчиняться, убивать и готовность быть убитым. Глупо рассчитывать все время быть стражем, уж очень люди любят истреблять себе подобных…

В дверь постучали — сперва робко, потом все сильнее и настойчивее. Из спальни вылетела мама — видимо, рассчитывая встречать любимого. Неужели он не оставил попыток повидаться с ней?

— Паша! К тебе Илья и девочки, — прокричала она.

Я вскочил с табурета. Что-то случилось, или они просто делают обход одноклассников, выясняя, все ли хорошо?

— Ты в порядке? — спросил Илья с порога, заглянул в квартиру. — Все твои в порядке?

Гаечка и Алиса остались чуть в стороне. В бурых советских шубах, они напоминали медвежат.

Прискакал Борис, кивнул:

— Сыты, живы-здоровы!

— Что случилось? — спросил я.

— Жопа, — буркнула Гаечка. — Нижнюю Николаевку, ну, где Караси, говорят, снесло к чертям. Несколько домов сложилось, спасателей нет, людей из-под завалов соседи достают.

— Сами мы не видели, — добавил Илья и сказал громко, чтобы мама слышала:

— Хотим пройтись по нашим, кто живет в частных домах, вдруг кому помощь нужна.

— По мне Илья прошелся, спасибо, — сказала Гаечка. — Помог маме окно фанерой заколотить.

— У нашей общаги крыша улетела, — перебила ее Алиса. — Отрывалась с таким звуком, словно кости ломают. Бр-р! А соседей осколками порезало! Жить теперь там нельзя. Мы с мамой пока у Саши.

— Кто у нас еще живет в частном доме? — уточнил я.

Гаечка принялась загибать пальцы:

— Лихолетова, Желткова, Мановар, Карась… Хоть дурак, а жалко. Вера Ивановна еще и Свинидзе… Ой, в общем, Кариночка. Мановар — в Верхней Николаевке, Кариночка — в двухэтажной крепости, к тому же у нее есть муж. А вот Карась и Верочка…