Время кобольда

– Пап, почему Ксюшу никто не возьмёт к себе? Она ведь такая хорошая девочка!

– Мих, не каждый возьмёт чужого ребёнка.

– Почему?

– Дети – это лучшее, что с нами случается. Но они даются один раз и ненадолго. Настя, например, уже выросла, и она совсем отдельный, взрослый человек.

– Ну и что? Она же наша!

– Она своя собственная Настя. Хотя и немножко наша, конечно. Она прекрасная, мы её любим, но у неё своя жизнь, мы можем только наблюдать и помогать, если попросит. Ребёнок – это как бы часть тебя. Взрослый, даже если ты его очень любишь, другой человек. Это трудно объяснить, ты это сам поймёшь, когда у тебя будут дети.

– А я хорошая часть тебя?

– Самая лучшая! – сказал я честно. – А про Ксюшу… Не каждый может взять и сделать частью себя то, что не было ей изначально. Прижать к себе, но не задавить.

– А ты бы смог, пап?

– Не знаю, Мих. Но я бы попробовал, точно.

– Ты бы смог, ты самый лучший папа.

– Спасибо, Мих. Пора спать тебе, дружок, – я погасил проекцию.

– Посидишь со мной?

– Немножко. У меня ещё есть дела сегодня.

Когда он засыпает, осторожно целую лохматую макушку и тихо ухожу. Он хороший, мой Миха.

Чей бы он ни был.

***

– Кто у нас сегодня? – зачем-то спрашиваю я Нетту, хотя и так знаю.

– Фигля, зверушка норная. Уже в капсуле.

– Охти мне, – я начал раздеваться.

– Охтимнечки! – подхватила Нетта.

Фигля – не самый тяжёлый пациент… Нет, не буду радовать Микульчика – не пациент. Иначе я должен был бы передать её врачам.

Она скорее попала в беду, чем больна. А в бедах я разбираюсь получше многих. На мой взгляд, ушибки вообще нормальные, проблема не с ними, а с их реальностью. Или, как вариант, с нашей.

– Привет, Фигля.

Девушка лежит в каменном гробу в суровом подземном склепе, обряженная как невеста. Бледная, с монетами на закрытых глазах. Здесь холодно, пахнет старой пылью и плесенью, где-то капает вода. Вечный, никогда не догорающий факел на стене потрескивает. Он него тянет дымом и горящей смолой, если сунуть палец – обожжёшься. Капсулы – сильная штука.

– Пришли?

Фигля садится в гробу, как панночка из старого кино, смаргивает с глаз монеты. Одна из них катится со звоном по каменному полу.

Со мной Нетта. Здесь её можно обнять, что я с горьковатым удовольствием делаю.

– Вы сюда обжиматься пришли? – холодно спрашивает Фигля. – Это место смерти. Моей смерти. Имейте уважение.

– Здравствуй, Фигля, – вежливо здоровается Нетта. – Не обижайся.

– По здорову и тебе, нежить. На тебя я не в обиде, мы обе не живые. А ты, Аспид, когда оставишь меня в покое?

Я лишь плечами пожимаю – она знает ответ.

– Упрямый ты. Всегда таков был, – бурчит девушка, неловко вылезая из гроба. – Да подай же руку!

Я помогаю ей спрыгнуть на пол, чувствуя холодные пальцы в своей ладони. Обнимаю, прижимаю к себе холодное тело. Она сначала напрягается, но почти сразу принимает контакт, расслабляется, теплеет. Нетта обнимает нас двоих, прижимая друг к другу. Её руки тёплые и мягкие, её волосы пахнут полынью и морем, я чувствую её дыхание щекой, я понимаю, как люди впадают в вирт-зависимость.

– Ну, хватит, хватит, затискали, – отстраняется Фигля. – Ладно, я тоже вам рада. Быть мёртвой покойно, но скучно. И нет, – предупреждает она мой вопрос, – не надоело. Жизнь сильно переоценена.

– Почему? – с внезапным интересом спрашивает Нетта.

– Тебе не понять, нежить. Я впервые ничего не боюсь и мне не бывает больно.

– Ты казалась мне очень отважной девушкой, – сказал я.

– Со страху храбрая, – отмахнулась она. – От боли стойкая.

– Что же тебя так мучило, Фигля?

– Брось, Аспид. Я знаю, ты хочешь меня вернуть, крючочки в память закидываешь. Да вот я не хочу возвращаться. Велела бы тебе отстать, да ведь ты не отстанешь. Да и скучно мне в моём посмертии, а от вас хоть какое-то развлечение.

– Расскажи, Фигля! – просит Нетта.

Девушки долго и странно смотрят друг на друга, потом Фигля вздыхает и говорит:

– Зря ты, нежить, в это лезешь.

– Я знаю, – упрямо наклоняет прелестную свою головку Нетта.

– Тоже упёртая. Нашли друг друга, ишь. Ну да как хотите, мне-то всё равно, я мёртвая. Смерть – это покой и безопасность. А жизнь – боль и страх, горе и разочарование, предательство и обида. Запомни это, нежить.

– Я запомню, Фигля, – кивнула Нетта.

– Я при азовке с малолетства была, – обратилась она ко мне. – И другой жизни не знала.

– А родители? – спросил я.

– Родители меня в её шибайке в залог оставили, да так и не выкупили. Не нужна я им оказалась, или померли они – не выясняла. Жила в услужении. Подай да принеси, да сбегай, да последи – вот и всех наших разговоров. А потом она меня просто выбросила, как и родители мои. Даже «Прощай» не сказала. А я так и не спросила, что родители за меня в шибайке взяли. Не знаю своей цены.

– Бедная ты бедная! – посочувствовала Нетта.

– Не жалей меня, нежить. А то на себя жалелки не хватит. А она тебе, ох, понадобится!

– Фигля, – сказал я, – не будь унылой жопой. Будь жопой позитивной. Тем более, что ты, типа, померла и все твои беды в прошлом. Живи и… То есть, лежи и радуйся. Что ты каркаешь-то? Мы, между прочим, пришли к твоему смертному ложу, практически в гости, а ты…

– Знаю я, зачем ты пришёл, Аспид. Расскажу, так и быть. Что мне теперь скрывать-то? Азовка велела мне смотреть, кто новый в городе покажется.

Фигля рассказывает, а мы с Неттой ведём её по коридору. Гуляем, слушаем, а сами направляем наверх, к выходу. Есть у меня надежда вывести её однажды из жопы на волю.

Или нет.

–…А потом я раз – и умерла. И смотрю на них, они тоже мёртвые. А может, они всегда были мёртвые, эти новые, кто их поймёт. Может, я просто это увидела, когда умерла. Побежала опрометью, думала – азовка спасёт, выгонит из меня смерть, она, небось, умеет. Но азовка бросила меня, как вещь ненужную.

– И куда же она делась? – спросил я, отвлекая Фиглю.

Выход из подземелий уже близок, за поворотом свет и запах моря.

– У таких, как она, свои пути, Аспид. А мой тут закончился. Не пойду я дальше, не хитри со мной. И не провожай. Чай, к гробу-то своему дорогу найду.