Время созидать

– Рыб кормить собрался?.. – Нэйт тряс его, пытаясь растормошить. – Давай только не в мою вахту, иначе боцман голову оторвет…

Пальцы не двигались – одеревенели от холода и ветра.

И Арон совсем не помнил, как очутился здесь.

– Эй, ну что ты, в порядке, а?..

Арон оттолкнул его руку.

– Все хорошо.

Но хорошо – не было.

Арон поднялся, потряс головой и похромал прочь на ушибленной ноге. Подальше от палубы, от опасных фальшбортов, на которые можно влезть – и прыгнуть вниз, упасть в туман, который колыхался, как теплое, легкое пуховое одеяло. В этом тумане не было мыслей, и горя не было, и боли. Туман забирал память.

Зверь внутри почуял что-то, поднял голову, рыкнул. Зверь хотел, чтобы Арон провалился в этот туман.

«Слабак».

– А вот и нет, – сказал Арон в пространство.

Это продолжалось три дня: Арон обнаруживал себя в самых странных, неожиданных местах и совершенно не помнил, как там оказался. Саадару он ничего не говорил – не хватало еще, чтобы Саадар его привязал к скамье. Зверя-Безликого веревки не удержат. Так что ничего, сам справится!..

«Ты сдохнешь. И вся твоя семья сдохнет», – нашептывал голос внутри. Арон выдохнул прерывисто, сжал кулаки. В груди словно дыру прожгли, и ее края тлели и дымились.

Маме не делалось хуже, но и лучше не становилось, и страх за нее уже не опрокидывал навзничь, а сидел внутри, как ноющий, но, в общем-то, не мешающий жить зуб.

Арон вернулся в каюту, ответил что-то на вопрос Саадара и вдруг увидел, что все стоят и не двигаются. И смотрят на гамак, в котором обычно спал Тори.

Сладковатый до тошноты, резкий, гнилой запах пропитал все вокруг.

– Он не проснулся, – сказал кто-то, и молчаливый крик зазвенел в воздухе так, что захотелось закрыть уши и не слушать – никогда! Убежать, спрятаться…

«Молодец, – одобрительно кивнул внутри Безликий, – беги отсюда».

Но Арон остался. Он смотрел на это, на Айрин, которая молчала и не плакала.

Тори не стали хоронить – просто завернули в старую парусину, прочли молитву и выкинули за борт.

А вечером Айрин пела особенно яростную песню, половину слов из которой Арон не понял.

Потом пришла черная женщина Эткен, и они о чем-то шептались в углу с Саадаром и другими.

– Гнида этот костоправ, жалеет на нас лекарства, – громко сказал Кеннит, ни к кому особенно не обращаясь.

Олин, младший сын Айрин, сидел на скамье и, кажется, тихо плакал.

– Пошли. – Арон взял его за руку. – Покажу одну вещь.

Олин не возражал – пошел покорно, хлюпая носом по дороге.

Наверху сильный ветер чуть не сбил их с ног, и Арон едва успел схватиться за поручни.

При свете стало видно, какое худое и грязное лицо у Олина, и Арон, поколебавшись, сунул ему тоже не слишком-то чистый платок в синюю клетку. Правда, Олин не понял, что с ним надо делать, и тогда Арон поплевал на платок и показал, как можно умыться.

– Дай руку.

Олин протянул ладошку, и Арон положил на нее фигурку из дерева – не то собаку, не то лошадь – тайком от мамы он брал нож и вырезал еще до того, как она заболела.

– Вот, – Арон отвел взгляд, – это тебе. Вроде оберега.

Олин удивленно вздохнул, размазывая по щекам слезы и сопли, и Арон просто сидел с ним рядом и болтал всякую ерунду про камни в лесу Бранвина, которые растут, если их совсем никто не трогает – он, разумеется, сочинял это на ходу, но Олин даже немного улыбнулся. Наверное, так бы сделал на его месте Саадар.

Они смотрели, как наступает вечер и на небо выкатывается огромная, как головка сыра, красноватая лунища, и как плывут в нем незнакомые звезды.

* * *

Этот сон был слишком долгим, но вечным он быть не мог – и Тильда проснулась. Темная каюта сразу же навалилась качающимися переборками, шумом и разговорами, плеском волн, духотой. Жизнью, которая продолжалась, несмотря ни на что.

Тело было слабым и легким, будто его вытащили на горячее солнце и высушили, вытянули все соки. И все же она была жива.

Сухая твердая ладонь легла на лоб.

– Ты два пятидневья почти не приходила в себя, – произнес рядом Саадар. Тильда прикрыла глаза: его голос звучал словно издалека, уверенный сильный голос.

– Что… с Ароном?.. – Слова давались непросто, будто она совсем разучилась говорить за время болезни – приходилось выталкивать их из себя с усилием и отдыхать после каждого, переводить дух, как при подъеме в гору.

– С ним все хорошо, – ласковый успокаивающий тон. – Он мне помогал, представляешь? Пытался даже немного колдовать. В Файоссе, видать, живут крепкие люди.

Арон – и помогал? Прежде – бездельник, драчун и задира, которому лишь бы вволю бегать, лазать по деревьям и никогда бы не видеть ни учебников, ни грифельной доски?..

Тильда слабо улыбнулась:

– В степях, видно, тоже. А остальные?..

– Витто, Эби, Берти и малыш Тори – умерли.

– Айрин?..

– Держится.

Они немного помолчали.

– Я доставила тебе столько беспокойства… – Тильда взяла его ладонь в свою – и удивилась, какой маленькой и узкой выглядит ее рука.

Саадар ничего не ответил, словно соглашаясь с ее словами – да и бессмысленно звучали бы обычные в таких случаях вежливые фразы. Его молчание было наполнено радостью и облегчением, беспокойством и надеждой.

Тильде вдруг сделалось невыносимо стыдно, что он видит ее слабой, больной, что ему пришлось ухаживать за ней, как за немощной старухой. Как будто мало того, что он заботился о ней и сыне всю дорогу!.. Но Саадар был спокоен как скала. Ни словом не обмолвился, ни взглядом не упрекнул. Он просто держал ее руку, не отпуская, и Тильда поняла этот жест – такой простой и такой важный.

Мир вокруг казался слишком настоящим, слишком громким, слишком тесным и душным. Тильда приподнялась – слабость вовсе не прошла, и голова кружилась. Но болезнь отступала, оставив позади приступы горячечного бреда, бесконечную лихорадку и близкую смерть. В какую тогда она заглянула бездну – и думать не хотелось, но знала, что не канула в нее лишь благодаря чуду.

Непозволительно долго она не выпускала руки Саадара.

– Спасибо, – прошептала пересохшими губами, закашлялась, но, когда он предложил принести воды, отказалась. – Поможешь встать?