Время созидать

Тильда решила положиться на его чутье и опыт, и вышло хорошо: старая лодка, которую он приспособил как крышу на случай дождя, скрывала и маленький костерок. Половину лодки будто откусил кто-то – Арон решил, что морской змей, но под второй половиной вполне можно было спать. А изгнившего дерева и сухих водорослей для костра вокруг хватало с избытком.

– Это только кажется, что песок мягкий, – хмуро ответила Тильда. – А под утро…

Саадар, ни слова не говоря, сходил и набрал огромную охапку сухой травы, накрыл широкими пальмовыми листьями и устроил великолепную постель.

– Живем как богачи!

Он шутливо сдернул воображаемую шляпу:

– Кушать подано, господа!

И ужин у них вышел – ничуть не хуже, чем у ниархов: Арон нашел мидии, а Тильда показала Саадару, как ловить мелких рыбешек в волнах. Рыба, зажаренная с остатками тех фруктов, что наверняка были сворованы из чьего-то сада, и хлебом, была вкусна отменно – а может, все они просто слишком устали от червивых корабельных сухарей и изголодались по обычной человеческой еде.

Они сидели у костра, пока Арона не сморил сон, и разговор то тянулся медленно и вяло, то прерывался. Неловкость за сказанное днем все еще лежала на плечах, наливаясь тяжестью. И когда эта тяжесть стала непереносима, невозможна – Тильда согласилась с Саадаром поискать помощи у адрийцев.

Старая, пропахшая рыбой лодка тихо стонала, будто тоскуя о море, хотя море – вот оно, рядом, лишь дотянись рукой. Мягко шлепали о песок волны, набегая и возвращаясь, и так без конца.

Тильда вслушивалась в эти знакомые с детства звуки, вспоминая юность – ведь была же в ее жизни радость дружеских бесед и общих тайн, ночных прогулок и купаний в море, – но юность ускользала быстрым солнечным зайчиком, который появился – и нет его.

Спиной она чувствовала тепло Саадаровой широкой спины. Он сидел, завернувшись в кусок парусины, и, кажется, дремал.

Она и сама задремала и проснулась оттого, что с треском что-то обрушилось в костре, а может – оттого, что во сне кто-то гладил ее по волосам, по плечу.

Саадар все так же неподвижно сидел, глядя куда-то в сторону.

– Ты не спишь, – проговорила она глухо.

– Не спится.

– А мне снилась матушка. Она стояла… и…

Море снаружи их маленького убежища шептало о чем-то древнем и важном. Древнем, как оно само, и важном, как вода и жизнь.

– Стояла – и протягивала мне отвес и мастерок, – договорила Тильда. Она поднялась, подобралась к костру и стала скармливать огню сухую траву, плавник.

Неловкое движение – и руку обожгло.

– Ну что же ты… – Саадар подошел, взял ее ладонь в свою, рассматривал пристально, нахмурясь.

И Тильда отвела взгляд.

– Ну что же ты… – повторил он тише. – Больно небось?

– Нисколечко.

Тильда улыбнулась, стараясь скрыть за улыбкой все то, что не хотела, не могла сказать. Но он видел и, наверное, понимал. Потому что вдруг обнял и не отпускал. И просто стоял, уткнувшись подбородком ей в макушку.

– Родинка моя, – выдохнул он. И поцеловал ее раскрытую ладонь там, где недавно ее поцеловало пламя.

Саадар укрывал ее, как щит – воина, как стена – город, как плащ – путника и как крыша – дом. Это мгновение замерло, медово-тягучее, странное мгновение, в котором – рождалась какая-то истина.

Тильда поняла ее. Отступила назад – всего на шаг, но горячее дыхание уже коснулось шеи, а пальцы – губ, так осторожно, так невесомо… От него резко пахло дымом и кожей, потом и металлом. Тильда снова отступила, и сама не знала почему, по старой привычке, ведь где-то там, глубоко, еще сидел ужас и тянулся к ней тонкими паучьими лапами, пытался выбраться… Нет.

Губы пересохли, а дыхания не хватало.

«Позволишь?» – спросил осторожным прикосновением ладони к плечу.

Позволю, ответила она неожиданно для себя, накрыв эту ладонь своей. Как это глупо, смешно, безнадежно, безумно!.. Сколько раз они спали рядом, спина к спине? Почему, Многоликий, сейчас, почему?..

Ее трясло, и Саадар гладил ее по плечам, успокаивая, и в его объятиях – такая уверенность, такое непререкаемое обещание, что все будет хорошо. И тогда она решилась – разом и безоглядно.

Что-то бормотали из своего угла воспитание, здравый смысл и стыд. Пусть, пусть бормочут! Слишком долго она слушала их голос. Кровь приливает к щекам, ее остужает взгляд серый, невидимый в темноте. Саадар высвобождает ее из оков одежды. Тильда замирает, предостерегающе упирается в его грудь рукой – нет, подожди, ведь Арон… и как же я могу, а если вдруг…

Рука слабеет, опускается. Не важно.

И тогда Саадар подхватывает ее на руки и несет к дюнам, и качаются с одной стороны – огоньки далекого города, а с другой – лунные блики, сливаясь друг с другом, схлестываясь и отплясывая, безумные.

«Забудь», – выводят его пальцы на ее ладони, когда они стоят друг против друга на песке.

Забуду – ладонь выгибается навстречу. Уже забыла. Разве бывает – так хорошо?

«Бывает».

И от этого сердце готово пробить ребра, от этого хочется кричать, пугая чаек, хочется смеяться и бежать куда-то – до изнеможения.

«Не боишься?»

– Боюсь. Очень боюсь.

«Доверься», – Саадар уверенно берет ее за руку, наклоняясь к запястью и целуя его.

Доверяю – выбивает ее маленькое, сошедшее с ума сердце, глупое сердце. Доверяю!

…хрупкий миг не-верия разбился, и Тильда ответила на поцелуи Саадара – сначала робко, потом – смелее. Приникла к нему, к его груди, слушала, как бьется его сердце, обнимала отчаянно, будто боялась отпустить, потерять. И поняла – да, боится. Не потеряйся, не уходи!

Жадные долгие поцелуи, ее руки, его руки, прерывистое дыхание – на двоих, сердце – тоже на двоих. Его легкие прикосновения, такие неуловимо-нежные, что почти больно – к груди, к бедрам…

Она закрывает глаза. И тут же распахивает – в ночь, слепящую вспышками лунного серебра. Пальцы пытаются схватить пустоту, найти опору.

Саадар расстилает куртку на песке, усаживает бережно, целует грудь, и ниже, ниже… Волны, море, в этом море плыть – не пересечь водную хлябь, лететь над ним – не достичь берега.

…А потом они сидели рядом, обнявшись, у костра. С моря полз туман, и где-то далеко-далеко, на маяке, били в колокол – небольшое утешение для моряков, что ищут в этом тумане путь к берегу.

Но у них был огонь, возле которого они могли согреться, и берег был, и казалось – так навсегда, на всю жизнь: вот этот миг, когда касаешься лбом плеча, кутаешься в платок от сырости, и теплые руки держат тебя и не дают упасть в темноту.