Всё это про любовь

– Не верю.

– Как вы категоричны. Завидую. А я порой задумываюсь, хотя профессия требует моего идейного материализма. Я учитель физики, в средней школе. Был в прошлом. Ныне я пенсионер.

– И что смущает ваш убеждённый материализм?

– Дети. Ученики. Я учу их, учу. Как это говорят, отправляю во взрослую жизнь, А через двадцать лет возникает из вселенского хаоса ушастый карапет - точная копия своих родителей, хлопает глазами и требует, чтоб я начинал свою работу с начала.

Он говорил "учу", а не "учил", я поняла, что он недавно вышел на пенсию. Эдуард Ляликович показался мне ужасно симпатичным, как актёр Тихонов в своих первых фильмах, когда он ещё не был старым, и его гримировали под пожилого.

В голове мелькнула "отчаянная" мысль: - Вы далеко живёте?

Он ответил вопросом: - Хотите напроситься на постой?

– Есть такое желание. А как вы догадались?

– Молодая, красивая девушка, в дорожном костюме. В руках походная сумка. Значит командировочная.
– Он развёл руками: - Для отдыха наш городок слишком малоинтересен. Он потерялся в пространстве и времени.

"Ничего себе потерялся!
– подумала я.
– После моей статьи об Илавецке заговорят по всей России".

– Хотите я угадаю вашу профессию? И скажу, зачем вы приехали.

– Попробуйте.

Он пристально посмотрел мне в глаза.

– Вы - напористая, нагловатая, - не обижайтесь, - но эти качества не закостенели в вас. Вы способны чувствовать и сочувствовать, поэтому ваша экспансивность не наносит людям ущерба. Позвольте вашу руку, - он осмотрел ладонь с двух сторон.
– Особых отметин нет. Значит вы не швея и не учительница. Получается, - он гордо выпрямился, - вы инспектор дошкольных учреждений. Приехали провести ревизию.

Я не удержалась, прыснула в кулак. Он радостно переспросил:

– Я прав? Угадал?

– Почти на сто процентов.

– Тогда пойдёмте.

Он взял мою сумку, я - пойманную рыбу. Кошка посмотрела настороженно, однако ничего не сказала, вероятно, поверила в мою честность.

Эдуард Ляликович представился, сказал, что его фамилия Салазкин. Я назвала свою фамилию. Мы пожали друг другу руки.

Салазкин жил в деревянном одноэтажном домике. Как я поняла, большая часть жителей Илавецка проживала в таких домах. Так называемый частный сектор.

На лавочке у забора сидел старик. На трость положил ладони, на них - голову. Дремал. Эдуард Ляликович поднёс палец к губам, призывая меня молчать, осторожно поднял щеколду калитки.

– А я не сплю, - старик поднял голову.
– Думаю.

– Знакомитесь: Сахарный Демьян Захарович. А это - Евгения Фролова.

– Уж не Зинки ли Фроловой дочка?
– дед встрепенулся дед, по-бабьи всплеснул руками.

– Нет, я не здешняя.

– Слава богу, а я-то подумал, за алиментами явилась, - дед подмигнул, сдвинул кепку на затылок.

"Ух ты! Герой!
– подумала я.
– Двухсотлетний Казанова".

В доме было прохладно и чуть влажно, как бывает только в деревянных домах. Ветер играл занавесками. Весело пела муха. Кошка прошла в зал, села в центре комнаты. Она была здесь хозяйкой, и принимала гостей. По стенам висели фотографии. В основном чёрно-белые: семейные, классные, - я прошла вдоль галереи, - изредка портреты. Дореволюционные сепии: бравый казак восседает на стуле, за его спиной интеллигентный юноша - сжимает в руках гимназическую фуражку.

– Это мой отец, а это дядя. Дядя погиб в Гражданскую. Это мой последний выпуск, это мама в юности. А это Люда. Хорошая фотография, правда?

Признаться, я позавидовала этому дому. Тому, что он такой ладный, что у него есть хозяин и хозяйка. Пусть даже это кошка. Вот только детей не хватало. Визга, плача, смеха. Будто услышав мои мысли, Эдуард Ляликович открыл альбом, вынул две фотографии. Юноша и девушка. Внизу подпись: Слава и Юлия.

– Мои. Они теперь совсем выросли, в Ленинград переехали. Там строят свою жизнь.

Красивое выражение: "Строить жизнь", в нём есть надежда и едва заметный обман.

Я оставила вещи, переоделась, сходила в душ. На краткий миг лень завладела моей душой - расхотелось куда бы то ни было идти, бежать, разбираться с людскими пороками. Захотелось завалиться на койку, взять детектив и читать, посматривая на сирень за окном. Вдыхать аромат и пропускать нудные страницы.

*

Сахарный Дед - так я его прозвала, - сидел на прежнем месте. Лишь только я вышла за калитку, поманил пальцем. Смотрел хитро. Я даже испугалась, что он начнёт меня кадрить. Что я буду делать?

– Ты девка видная, титястая, дай бог тебе здоровья, ты мне растолкуй, - он кивнул на лавку, я села.
– Евгения, это как по-нашему будет?

– Женя.

– А-а!
– он обрадовался.
– Генька! Была у меня одна Генька в пиисят четвёртом. Огонь, а не баба. С юбки выпрыгивала, так у ей жгло.

– Я тороплюсь, дедушка.

– Одну минуту, - он сделался серьёзным.
– Вот смотри. Ситуация. Допустим, я помру.
– Он сказал это с вопросительной интонацией, будто у него был шанс на вечную жизнь.
– Допустим, попаду в рай. Можем же мы такое допустить?

– Можем.

– А в раю Толик Копытин!

– И?

– А я его терпеть не могу! Просто до икоты не перевариваю! Что мне делать?

Я задумалась: "Дела! Божьи одуванчики рай поделить не могут. Будто это туалет в коммунальной квартире".

– Во-первых, вам рано об этом думать. Во-вторых, где гарантии, что Толик Копытин в раю? Может быть, его там нет.

– Есть, - Сахарный Дед почесал в затылке.
– Толька точно там. Он всю жизнь праведником прожил. Это у меня путёвка под сомнением. Я вон и заборчик вокруг церквы починил. Покрасил за свои деньги. Как тебе цвет?

Я пригляделась: кобальт светлый синий. В пропорции один к... трём.

– Очень красиво.

– Как думаешь, зачтётся?

– Думаю да.

Мы распрощались. В последний миг, каким-то неуловимым движением дед цапнул меня за ягодицу - ущипнул. Я погрозила ему кулаком, и поняла, что опыт не пропьёшь. Большой мастак этот сахарок до женского пола. Факт.

*

Светлана Насонова была прописана по Большову Сливовому переулку, дом двадцать три. Квартира номер семь. "Третий подъезд, третий этаж, - как в "Бриллиантовой руке".
– Или там был четвёртый подъезд?"