Всё это про любовь

Дом окружали яблони. Со всех сторон - будто его построили на полянке в саду. Я подумала, что здесь волшебно ранней весной, когда цвет. Аромат - до одури. В распахнутые окна втекает любовь, души людей обнажаются, становятся нежнее. Чутче понимают друг друга.

Третий этаж, седьмая дверь. Позвонила. Тишина. Прислушалась: кажется, льётся вода. Позвонила ещё раз.

– Вовка, это ты?
– женский голос кричал из-за двери.
– Входи, не заперто! Я волосы сушу.

"Волосы это похвально, - согласилась я.
– Только я не Вовка". Ещё раз надавила на пипочку. Дама за дверью чертыхнулась, прошаркали тапки. Дверь распахнулась мгновенно и во всю ширину.

– Вов...
– девушка осеклась, увидев на пороге меня. Опешила, но только на мгновение. Посмотрела с удивлённым нахальством: - Тебе чего?

– Здравствуйте!
– вежливо ответила я.

"Показать удостоверение?" Почему-то на хамоватых людей очень благоприятно действуют мои бордовые корочки. Причём, я заметила, не столько содержанием - должность журналиста, в сущности, рядовая, - сколько самим фактом существования. Удостоверение. Символ власти. Хамоватые люди обожают власть.

Пока девушка читала мою фамилию, я откровенно её разглядывала: круглое милое личико, полные губы, маленький нос. Пушок над верхней губой: "Темпераментная". Полные белые ноги с красивыми ровными коленками. Выдающаяся грудь. "Интересно, что бы сказал Сахарный Дед?" Шелковый халат с георгинами накинут на голове тело. Провинциальная непосредственная красота - всё на показ, всё в десять раз ярче, чем нужно.

– Могу я поговорить со Светланой?

– Ланка уехала, - девушка огорчилась.
– К тётке в деревню. Да три дня.

Оказывается, это ещё не край света. Есть деревня, где живет водяной, рядом леший и тётка Насониха.

– Ай, как плохо, - я растерялась.
– А впрочем... может быть вы мне поможете?

– Конечно помогу, - ответила она уверенно.
– Меня зовут Карина.

– А фамилия?

– Ломова.

– Очень приятно!
– я протянула руку, она с чувством её сдавила.

На кухне было уютно. Занавески с рюшечками, карамельки в хрустальной вазочке. На плите шумел чайник. В глиняной вазе на подоконнике - ветка сирени. Девчачий рай.

– Вовка принёс?
– я кивнула на цветы.

Щёки Карины порозовели: - Ага. Заходит иногда. Женихается.

По лицу девушки пробежала ревностная тень: Чего это я удумала? Уж не собираюсь ли положить глаз на её счастье? Я растерялась: оказывается даже Вовка из тридевятого царства представляет для кого-то ценность. Будто этого добра не хватает. Нет, - морщинка разгладилась, - не собирается. Угрозы нет.

– Вы вдвоём здесь живёте?

Она кивнула и спросила: - А вы зачем пришли?

Какая милая непосредственность! Не та ли это простота, что хуже воровства? Я ответила, что хочу разобраться в происшествии. Понять.

– Расскажите про Светлану. Где она работает?

– В Центральном Доме Мод.

– Швея?

– Чо это швея?
– Карина обиделась.
– Это я швея. При том, не швея, а портниха. У меня второй разряд. Я могу вам такую брючную пару могу сострокать... в Москве так не сделают!

– А Света?

– Лана - ведущая шоу. Иногда сама участвует в показах. Если модель нравится.

"Понятно. Девушка тянется к прекрасному. Ценит красивое. И дорогое". Я поймала себя на мысли, что предвзято отношусь к Насоновой. С чего бы это? Быть может из-за "Ланы" - мне не нравилось это сокращение.

– Расскажите, как это произошло? Я говорю об...
– она кивнула, что поняла.

– Да как это бывает? Кобель он и есть кобель. Глаза водярой залил и...

– А если с самого начала?

– Они на речку поехали. Клёновы Ирка с Сергеем, Маринка Игнатьева со своим новым. Представляете дурищу: два раза за мужем была и опять себе клоуна нашла!

– В каком смысле?

– В прямом, он в цирке выступает. Я ей говорю, а уедет цирк, что делать будешь? А она отвечает: "Мне наплевать. У нас любовь". Вот дура!

Я мимически выразила своё глубокое сопереживание.

– Я тоже должна была ехать.
– Карина развернула карамельку, сунула за щёку. Подняла на меня глаза. Я удивилась, какие они красивые. Большие, ясные, наивные.
– Только не смогла. Директриса дежурить оставила. А Ланка поехала. Ну и этот... козёл с ними. Кабачок переросший.

– "Речка" это далеко?

– Какое там! Два поворота плюс километр, - она махнула рукой.

Фыркнул чайник, Карина выключила плиту. Я заметила, что она помрачнела. Теребила в руках фантик, руки подрагивали.

– Что было дальше?

– Что было, что было!
– она швырнула бумажку в мусорное ведро.
– Напился этот козёл, как скотина и... снасильничал. Вы бы видели, какие у неё синяки остались. Всё тело чёрное. На руках, на бёдрах пятна. На горле пятерня отпечаталась. На затылке шишка с кулак.
– Она замолчала.
– И ведь не посадили мерзавца! Сунул в милиции взятку! Такие всегда откупаются.

Я вздрогнула, будто облили холодной водой. Представила, как мужик наваливается, давит всем телом, бьёт головой о камни, душит. Дыхание перехватило, пробежали мурашки, кожа на затылке заледенела.

*

"Что за скотство! Двадцать первый век! Все более или менее устроены, никто не голодает! Почему обязательно нужно быть животным? Почему?
– Я шла по улице, почти бежала. Эмоции наполняли меня до краёв, до горлышка. Хотелось схватить этого Плотникова за грудки и встряхнуть, так чтоб дух вон! А потом сделать с ним то же самое, что он сотворил.
– Ведь взрослый же человек! Врач! Как такому можно доверить жизнь? Его нужно гнать из больницы немедленно! Гнать поганой метлой!"

Больницу я отыскала довольно быстро. Сталинское двухэтажное здание в форме буквы "П". Облупившийся фасад, строительные леса, забывшие, когда и зачем их поставили. Бюст пионера с горном в руке. У подъезда курил фельдшер, поглядывал на УАЗик скорой помощи. Он приехал из района, привёз больного. Сетовал, что хорошо бы сразу на операцию: "Шибко хворый", но доктор занят. Я машинально спросила, кто доктор? Фельдшер что-то промямлил про долгий путь, про разбитую дорогу. Ему просто велели ехать - там разберутся.

Я несколько раз глубоко вздохнула, потом задержала дыхание. Чтобы унять сердцебиение медленно сосчитала до двадцати. Не помогло - сосчитала ещё раз. Журналист, как судья, должен быть беспристрастен - я так понимаю свою профессию. "Какая тут к чёрту беспристрастность?
– опять "завелась".
– Откуда ей взяться?"

Кабинет Плотникова состоял из двух неравных частей - его разделяла ширма. В большей части стояла кушетка, письменный стол, шкаф с книгами, рядом вешалка для одежды, белый допотопный сейф, огромный, как мамонт. В маленьком переднем кутке сидела девушка в бирюзовом халате, что-то писала. Посмотрела на меня приветливо: