Всё это про любовь

*

Хлебникова я застала в спортивном зале.

Формою зал напоминал яйцо. Эллипс, если смотреть с точки зрения геометрии. Архитектор - большой оригинал, - хотел построить нечто необычное. Ему это удалось. В прежние времена - я размышляла об этом с удовольствием, - эту залу использовали для танцев. Балы, свечи, оркестранты во фраках, блистательные офицеры, очаровательные девушки. Кавалеры держат своих дам под руки... и никаких преград в виде углов. Сказка.

Вдоль длинной стены лежали мячи - огромные, как морские мины, с такими же усиками-ручками. Рядом упругие валики, коврики, ленты. Здесь занимались гимнастикой беременные, поняла я. У короткой стены стояли велотренажеры. Два скромных, выкрашенных серой краской и один роскошный: яркий, в оранжевую полоску. Хлебников сидел на этом велике, крутил под музыку педали - слушал плеер. От оркестра осталась только маленькая точка на паркете - след от ножки виолончели.

Я остановилась рядом, приветливо помахала. Не была уверена, что он меня слышит. Хлебников посмотрел с обиженным удивлением. Так смотрят англичане, когда вторгаются в их "прайвэси" - личное пространство. "Как англичане ездят в метро?" - этот вопрос меня всегда интересовал.

Узнав кто я, и зачем пришла, Хлебников оставил тренажер. Между делом посмотрел на часы, нахмурился. Я сделала вид, что не понимаю его намёков.

– Вам повезло, что вы меня застали. Сегодня у меня выходной. Зашел подписать бумаги. И позаниматься, пользуясь возможностью.
– Он похлопал себя по животику.
– Лишний весок появился. Пойдёмте. Я приму душ, не возражаете?
– Он накинул на шею полотенце.

Профессиональным взглядом пробежал по моей фигуре, от бёдер к груди. Выше подниматься не стал, выше ему не интересно. Я подумала, что профессия высушивает человека, "выдавливает" всё лишнее, как пасту из тюбика. "Я неплохо играю в шахматы, много знаю о кинематографе. Даже о футболе могу поддержать беседу. А он вычисляет объём моей груди, прикидывает, сколько раз я рожала и от каких беременностей".

Из душа Илья Ильич вышел розовый, распаренный и благодушный. Завернулся в халат. Ворковал бархатным баритоном:

– О чём желаете поговорить?
– Он зашел за ширму, стал переодеваться. Признаться, меня несколько смутила его бесцеремонность. "Что если ширма сейчас упадёт, и я увижу его в костюме Адама? Или он нарочно этого добивается, чтоб сэкономить время?" Хлебникова, похоже, эти вопросы не занимали вовсе. В его жизненном расписании это время было посвящено себе. Минут пять он расчёсывал волосы, внимательно рассмотрел ногти, критически осмотрел белки глаз.

– О Плотникове. Я бы хотела поговорить о Плотникове.

– Н-да?
– Илья Ильич сделал вид, что удивлён. Вышел из-за ширмы. На нём был вельветовый пиджак, цвета спелой вишни, белая рубашка в мелкую клетку, вязаный галстук.
– Не возражаете, если мы побеседуем на воздусях? В этом храме женского здоровья нам не дадут...

Он не закончил - зазвонил телефон. Хлебников отвечать не стал. Вместо этого он взял меня под руку и вывел из кабинета.

По коридору шла женщина, поздоровалась, о чём-то спросила - я не разобрала вопрос. Хлебников лишь слегка замедлил шаг:

– Вы позволите мне воспользоваться своим законным выходным? Так сказать, по его прямому назначению? Премного благодарен.

Я подумала, что они очень разнятся: Хлебников и Плотников. Один отдаёт своё время больным, спит на кушетке в кабинете. "А этот отпихивает людей, как назойливых мух.
– Я исподволь поглядела на своего спутника.
– Хотя, я очень мало знаю о Плотникове. Даже лица не видела".

– Что вы хотите от меня услышать?

Илья Ильич закурил. Курил он красиво: отставлял палец, затягивался медленно, растягивая удовольствие, смакуя.

– Вы хорошо его знаете?

– Думаю, что да. Мы учились вместе. В Павловке. Ленинградский медицинский институт. Правда недолго: я старше Саши на пять лет. Мы пересекались только год.
– Я кивнула.
– Однако прожить целый год в одной комнате - это тоже дорогого стоит.

Он говорил не торопясь, будто давал мне интервью. Оставлял в вечности следы своего существования. Разве в таком деле можно торопиться?

– Знаете, как его звали на курсе? Ретивый Саша.

– Почему?

– Он учился ретиво. Мы на танцы - он штудирует кости скелета. Мы в кино - он зубрит латынь. Мы скидываемся на пиво, он деньги даёт, но убегает в библиотеку. Учебник анатомии Гальперина знал наизусть. С любой строчки мог продолжить.

– Это фанатизм?

– Это любовь к своей профессии.
– Хлебников стряхнул тополиную пушинку.
– Я ведь тоже таким не сразу стал.

– Каким?

– Только не надо... вот этого!
– он красиво взмахнул рукой.
– Я заметил, как вы на меня смотрите. Холёный брандахлыст. Циничный, бесталанный. Утративший сочувствие, а потому занимающий чужое место. Подумали ведь? Скажите, нет?

На мгновение мне показалось, что ему нравится ругать себя. В этом самобичевании сквозило бахвальство: "Да, милочка, да. Могу себе такое позволить!"

– Сашка исправляет людей. Восстанавливает их. В сущности, он механик. Только на леченом коне далеко не уедешь - это надо помнить. А я шел в профессию, чтоб люди рождались здоровыми. Вы понимаете, как это важно, чтобы люди рождались здоровыми? Ни черта вы не понимаете!
– он махнул рукой. От такой наглости у меня загорелись уши.
– Лет пять после института я жил в больнице. Просто безвылазно жил там. Дома появлялся в воскресенье вечером. Показаться маме, чтоб не волновалась. Потом перегорел: одно и то же! Двадцать лет! С ума сойти можно. Один раз в десять лет подкинут новый препарат... или методику пропечатают в журнале. Попробуешь на практике - чушь полнейшая, бред. И снова - дедовским способом.

– А Плотников?

– У него каждый случай - загадка. Каждый пациент - бой не на жизнь, а на смерть. Поверите, я сам хотел пойти к нему в ассистенты. Вовремя одумался: не потяну. Привык к сладкой жизни. Хе-хе. И руки всё время в тепле. Знаете такую поговорку?

– Скажите, а Плотников мог...

– Совершить половой акт? Если говорить о физиологии - мог. С эрекцией у него полный порядок.
– Хлебникову нравилось эпатировать меня медицинскими терминами.
– Если вы спрашиваете о моральной составляющей... Знаете, у Саши очень развито чувство опасности. Это редкий дар.

В институте мы бегали на танцы. Танцплощадка располагалась в Ипатьевском саду. Райончик хулиганский, говоря мягко. Интернат для неблагополучных детей поблизости, коммуналки с переселенцами. Можете себе представить, какие персонажи являлись на танцы.
– Хлебников хохотнул.
– Драки случались регулярно. И то сказать, мы сами частенько нарывались. Молодость. Кровь играет, хотелось кулаки почесать.

Так вот Саша, Александр Свет-Фёдорович ни разу не попадал в драку. Он нутром чуял, если интернатовские затевали набег, и не являлся. Интересное человеческое качество, не правда ли?