Все лестницы ведут вниз

Лицо Ани замерло. Перед ней была только спина, изорванная, промокшая в крови рубашка и лезвие ножа, прыгающее перед глазами. Гнев, отвращение и страх слились в одну точку, став единым и неотделимым.

Подстигаемый болью, в сильном раздражении от привязавшейся Ани, словно бешеной пчелы, рослый, не оглядываясь сделал широкий шаг в сторону, но нога его зашла за ступеньку и он не смог удержаться. Всей своей массой повалившись вниз, он успел вскрикнуть до падения, но упав на площадку, умолк. Настала тишина — мертвая, какая и должна быть среди этих мрачных стен.

— Шею сломал, — произнесла Аня мысль вслух. — Жаль, а я уже собралась тебе кое-что отрезать, — добавила она, не замечая, что говорит в голос.

Аня повернулась к подруге. Лена стояла неподвижно, прильнув спиной и затылком к стене, бледная как бумага, дрожа всеми до единого мускулами тела; дыхание ее сотрясалось и обрывалось вместе с громкими ударами потрясенного сердца. В мокрых, переливающихся в тусклом свете глазах читалось море пережитого ужаса и невообразимого страха. В свете уходящего солнца на ее лице виднелись ручейки блестящих слез. Она что-то хотела сказать Ане, но дрожащие губы не слушались Лены.

Увидев такой подругу, от сердца Ани отхлынула кровь, а тело обдало холодом. Ей стало очень жалко Ленку — она была такой напуганной, несчастной, такой беззащитной, как какая-та серая мышка, зажатая в углу. Аня сама чуть не расплакалась, но сумела сдержать себя.

— Все хорошо, — щелкнув лезвием, убрала она окровавленный нож в карман. Подошла, обняла подругу и сама затряслась от сильной дрожи в теле Лены. — Ну все-все. Успокойся. Все хорошо. Теперь никто не обидит. Успокойся, пожалуйста, Ленусь, — поглаживая по спине, говорила Аня. Неожиданно она очень разозлилась на себя — сама себе стала противной.

— Ну ладно тебе, Лен. Давай, спускайся вниз. Я сейчас. Сразу за тобой. Хорошо? Ну-ну, не плач, подружка, — гладила ее по волосам. — Все прошло. Теперь ничего не случится. — Аня огляделась. — Где твой телефон? — Он лежал на полу; экран пошел трещинами. — Вот, держи. Ну прости. Все, спускайся. Я сейчас.

Лена пошла, так пока толком и не поняв, что случилось. Она обернулась, открыла рот, что-то хотела сказать, но Аня ее опередила.

— Лена! — повысив тон, властно сказала Аня. — Иди вниз и жди меня на улице! — Так, с открытыми ртом она и ушла, спускаясь вниз в темноте. Не сразу Лена сообразила, что идет вслепую.

Когда подруга пропала из виду, Аня бросила взгляд на рослого, чтобы убедиться, что он все еще не двигается, если жив. Потом побежала наверх, подняла замок и выбросила его через второй открытый проем — в сторону дома Наумовой и могилы Норда. Дверь она оставила распахнутой на улицу с мыслью, что может быть на днях пройдет дождь и смоет отпечатки ее пальцев. Воскресенская не сразу догадалась сначала удостовериться, жив ли рослый, или уже умер.

Осмотрев на всякий случай место крыши, где сидела в последние часы, и убедившись что все окурки были выброшены вниз, Аня спустилась к неподвижно лежащему телу. Лежал рослый спиной вверх, ноги на ступеньках, а руки раскинуты в стороны. Голова повернута вправо.

Опустившись на корточки, Аня ухватилась рукой за его горло. Пульс прощупывается — жив. «Ну а что теперь?» — думала Аня. Он ведь очнется, поправится. Он же все это не забудет, не оставит ее в покое. Точно будет искать и найдет в ближайшие дни, может недели. По Ане видно, что она школьница, а школа в городе одна. Тут и Лена. «Лене тоже достанется. Хуже всего, если ей. Она то не в чем не виновата. И так дрожит, как лист на ветру. Может так и будет теперь дрожать до конца жизни, ведь трусиха из редкостных.»

Что теперь? Ходить оглядываться по сторонам? Ждать? То и делать, что постоянно присматривать за Ленкой? А его друзья? Те самые. Может теперь и они представляют для нее с Леной опасность. Каждый день теперь жди, что за тобой придут!

Рядом со всяким разбросанным мусором в углу лежало два целых и один потрескавшийся надвое серого цвета кирпичи. Аня подняла целый и обхватила его двумя руками. Держа его на уровне груди и смотря на открытый висок будто бы спящего рослого, ей казалось, что ничего в этом сложного нет. Один, или два удара — хруст, и можно уходить. Аня встала поближе, потом чуть в бок. Так казалось удобнее; с такого положения можно одним ударом — и все. Занесла кирпич над головой. Нет. Встала чуть правее. Оказывается, это не так просто. Бить палкой и ножом в плечо — одно, а убить — совсем иное. Вот! Так лучше. Подняла и сильнее сжала пальцами кирпич, уже выгнула спину, напрягла руки и затаила дыхание… Нет. Опустила. Выдохнула. Сердце бьется — тревожится.

— Ну это же наркоман, — начала вслух убеждать себя Аня. — Да еще извращенец. Первая я от тебя убегала, а? — закричала она на бессознательное тело. — Скольких ты там еще догонял, мерзкая тварь? — горячилась она. — Сколько на твоем счету, урод? Одна боль от вас!.. Скверна и грязь!.. Как же вы меня задолбали, мрази! — выкрикнула она и замахнувшись кирпичом, с силой и криком опустила его вниз.

Кирпич упал, куда Аня и метила. Убить она не в силах, зато лишить «мерзкую тварь» рук вполне в состоянии, и даже считает это необходимым. Воскресенская, как несколькими минутами ранее с ножом, поднимала и опускала кирпич на правую руку рослого. Кости трещали, появлялись большие кровоподтеки, кое-где кожа лопнула. Аня тяжело дышала — задыхалась. Через несколько минут она очнулась и увидела, что от руки мало что осталось — больше похожа на какого-то вытянутого кроваво-черного слизняка. Но Аня не отбросила кирпич. Устало перешагнув тело и подойдя к вытянутой левой руке, она с бешеным криком, сгибаясь в спине и ногах начала бить раз за разом, метясь в кисть, предплечье и локоть. Услышав слабый мучительный стон, который доносился из закрытого рта рослого, Аня, не поднимая опущенный на его руку кирпич, замерла прислушиваясь. Это только больше раздражило ее, и, будто подхватив доносившийся тугой стон, как с отчаянием, с воплем, вновь с криком бросилась на его руку.

Мышцы спины и рук затекли — дыхание спирало. Задыхаясь, отдышиваясь ртом, Аня остановилась. Присмотревшись к плодам своих усилий, ее охватил приступ тошноты. Настолько противно смотрелись на эти две окровавленные, разбитые руки. Но никакого сожаления. Ее всю трясло, но от ненависти, от гнева — сделала она все правильно. Никогда об этом не пожалеет, заключила она, и пошла вниз по лестнице, выбросив кирпич на первом этаже в одной из комнат. После, не спеша, уставшая, все еще не отдышавшаяся, Аня вышла к своей испуганной подруге, перед которой так виновата.

Лена находилась поодаль от выхода, спиной к этажке, как всегда сложив руки на груди. Со все еще мокрым от слез лицом она стояла неподвижно, будто вовсе не дышала, и смотрела в одну точку перед собой, ничего не видя. Лена пыталась сообразить что произошло, но мысли текли вяло и сами собой — не подчинялись, но одно было ясно наверняка.

— Пойдем Лен, — прошла мимо нее Аня не оглянувшись. — Зайдем в кофейню, попьем кофе, или чай, если хочешь. — Она очень остро чувствовала вину перед подругой, но хотела это скрыть показным безразличием.

Лена сорвалась с места и с разбега толкнула Аню в спину. Та пошатнулась вперед, но удержалась на ногах, а потом развернулась к подруге, и виновато, чуть понурив голову посмотрела ей в глаза. Ничего не заметив, Лена толкнула Аню в грудь — сильнее, а после, приблизившись вплотную стала бить ладонью по ее лицу, но даже сейчас, испытывая стресс, она это делала как-то безразлично, вяло, будто без эмоций. Злиться она не умеет, и это впервые, когда Лена на кого-то подняла руку.

Наконец заметив, что Аня неподвижно стоит и терпит пощечины подруги, Лена остановилась, пригляделась, и как-то наивно, с удивлением произнесла своим тоненьким голоском: