Все лестницы ведут вниз

— Погоди! — прищурилась она. — То есть ты и вправду в это веришь? И тебе не противен этот бог… который вот так вот с легкостью отправит ребенка в ад? — возмущалась Аня.

— Что ты теперь от меня хочешь?

— Я хочу чтобы ты ответил. Ты действительно готов поклоняться такому богу, который сначала делает жизнь человека невыносимой, а потом отправляет в ад?

— Если я отвечу, ты отстанешь от меня?

— Не знаю, — неуверенно пожала плечами Аня. — Наверное отстану.

— Убийство — это грех?

— Это вопрос? Ну да, грех… Почти всегда, кажется, грех.

— Но а самоубийство — это убийство, только себя, а значит такой-же грех. Довольна? Теперь, может пойдешь за свой столик, свою книжку почитаешь?

— Я еще не закончила, — напористо сказала Аня. — Как ты можешь во все это верить? Разве может быть так просто! Неужели ты такой дурак? — прорычала она на «р». — Если человек не может… если он молит о смерти, это убийство? А если такие как ты не видели, как ребенку плохо, и он покончил с собой, то кто здесь убийца? Он что-ли?

— Ну какое тебе дело, во что верю я? — поморщился Николай. — Живи сама как хочешь. Верь во что хочешь. Что ты к другим цепляешься?

— Да бесите вы меня! — криком сорвалась Аня. — Не могу я уже!.. Лучше сдохнуть, чем дышать с вами одним воздухом. Вы достали своим безразличием… Своим безразличным, лицемерным, жестоким богом достали уже меня! Он смеется над нами, а вы только рады… Паук, жирный самодовольный паук — это ваш бог. Бог мира пауков. — Аня остановилась. На покрасневших глазах образовалась пелена слез давней обиды, которая тут же сорвалась с век и покатилась двумя маленькими капельками по щекам Ани. Она шмыгнула носом и сказала хрипя голосом: — На хер вас. Задолбали уже! Как вам самим от себя не тошно… Уроды! — и пошла, шмыгая носом, к столику.

Просовывая ногу в ботинок, она, мокрая в лице, поморщилась от сырости в обуви. Но это не остановило Аню — она намеривалась уйти отсюда раз и навсегда. Никогда, никогда больше не вернется! Зашнуровав ботинки, Воскресенская просунула руки в рукава куртки, которую можно было выжимать; застегнула молнию, накинула лямку своей сумки, с белой птичкой в углу и, оставив книгу, пошла на выход.

— Ты куда? — выглянул Николай. — Смотри как льет. Может тебе чего налить? Кофе будешь? — Пытался проявить сострадание он, но настолько это вышло как-то формально — и в чувствах, и на словах, — что самому стало неприятно от себя.

Схватившись за ручку двери, Аня насупила брови и сказала:

— Я от души посмеюсь, когда твой боженька определит тебя вместе со мной, урод. — Оттолкнула дверь, выбежала и со всего маха хлопнула. Колокольчик тревожно, как в агонии забился, а когда секундами позже притих, казалось, заснул себе вечным, непробудным сном.

Часть 4. Глава I

Глава I

1

С самого утра, а скорее ночи, небо заволокло массивными серыми тучами. Моросило противно, и от сырости было еще холоднее. Синяя, почти до колен, теплая куртка грела замечательно, но мерзлячка Аня очень сожалела, что под джинсы не надела теплые колготки. Так неприятно, когда ноги в холоде; всегда-всегда неприятно. А еще шее прохладно, да и под воротник поддувает. Она прикоснулась ладонями к своим румяным щекам — холодные. Лучше бы домой пошла — легла на диван с пультом от телевизора и накрылась бы своим плотным одеялом. Тогда даже было бы приятно смотреть за окно: там холодно и влажно, а Ане сухо, тепло и мягко.

В тот день Воскресенская стояла под фонарным столбом, дожидаясь Наумова, которого все нет. Вечно опаздывает, а все потому, что он никогда не знает сколько времени: подглядеть у него негде, разве что у прохожего спросить. Да и будь у него часы, опаздывал бы Наумов еще чаще — таков человек.

Небо все хмурится. Аня переминается с ноги на ногу, немного как бы приплясывая на левой, потом на правой, и обратно. Холодно. Жаль, про колготки не подумала, а лучше бы вообще сегодня не соглашалась идти на эту этажку. Сидела бы себе дома с горячим чаем и шоколадкой.

Воскресенская подняла голову посмотреть, есть ли хоть маленький просвет; выглянет ли сегодня солнышко? Куда там! Вместо того ей на нос упала большая капля дождя. Аня вздрогнула, как в удивлении похлопав ресницами.

— Этого еще не хватало, — сказала она и оглянулась по сторонам. — Ну где же ты-ы! — озабоченно протянула она. — Одна я туда точно не пойду.

Небо осветила гроза. На лицо Ани упало еще пару грузных капель. Раздался гром.

— Ой-ой-ой, — волнительно произнесла она.

Пошел слабый дождь, медленно усиливающийся. Может не на шутку разойтись. В этом году с ней уже такое было. Думала Аня, что так себе — покапает и пройдет; в итоге пришла домой вся мокрая, и слегла в добавок на неделю, а самое обидное, что и выходные пришлось проторчать дома в постели. Одна отрада — микстура от кашля сладкая, приятная на вкус и отдает клубникой.

Укрыться негде, только если на этажке. Можно стать у прохода и дожидаться Наумова там. Аня семеня, скорым шагом пошла вдоль сетчатого ограждения. Дождь все чаще капал, подтверждая опасение Ани. Когда она пролазила через рабицу, гроза ударила по тучам в очередной раз, громом дав начало сезонному неистовству. Разом, как стеной, упал на землю дождь. Аня, накрыв руками голову, побежала к проему. Завизжали она, ну совсем как мелкая девчонка, которая впервые попала под дождь и тем безмерно радуясь. Даже девочки, гораздо мельче ее, не голосят так, как убегая от забора к этажке запищала Аня. Она как повода ждала, чтобы окатить пространство вокруг себя своим девчачьим визгом — показать всему миру, как она умеет.

Из под дождя она нырнула в проем этажки, не останавливаясь выглянула из него и веселыми глазками посмотрела на небо, как бы говоря: «А вот теперь не достанешь, не достанешь — так тебе!»

Накричавшаяся, набегавшаяся Аня, как маленький ребенок радующаяся, что вся голова ее промокла окончательно, а волосы как лоскутками прилипли и так теперь причудно пахнут; осматривая грозное небо, до которого ей уже нет дела, улыбалась она во все свои зубы, стреляя своими красивыми глазками, а потом засмеялась, и так долго смеялась. Так это было интересно и смешно — бегать под дождем и как маленькая девочка пищать во все горло. Аня уже подумала: может повторить и точно также пробежаться от забора и обратно, а может быть даже вокруг этажки. Как это весело! И пусть она заболеет на следующий день. Это стоит и двух, даже трех недель ангины с кашлем.

Уже собираясь выбежал навстречу забору, чтобы под собственный визг вернуться обратно, Аня заметила вдали Наумова, пролазившего под рабицей.

— Олег! Олег! Сюда. Я здесь! — продолжая смеяться, подпрыгивала махая рукой Аня. Он ее уже заметил, но Ане и это было весело — она все кричала: — Сюда! Я здесь. Беги быстрее!

Каждый раз, без исключения, Наумов встречал Воскресенскую как единственную и любимую свою сестренку. Подбежит, крепко обнимет за поясницу и поднимет над головой, радостно выкрикнув: «Анька!» или «Огонек!». Прекрасно понимая весь дружеский, искренний его посыл, все же Аня не любила этого.

— Ну все-все, отпусти! Поставь на землю, — задыхалась от объятий она.

— С рюкзаком? Хм, — усмехнулась. — И что там?

— Да это так, — посмеялся он. — Тебе со мной… еще пару свечей… Вот, сейчас вынес из магазина. На углу который. Ха-ха. Выбегаю, а бабка — вспомнила походу — хватает меня вот так и веником замахивается. Ха-ха! Ну я и смекаю. Веник, думаю, пригодится. Отобрал у нее и пошел. Ха-ха.

— Что, и веник с собой взял?

— По дороге его выкину. Нужен он мне!

Аня тоже посмеивалась, но в таких случаях нехотя — не любила она за Наумовым эту черту. Водку то он покупал, а на портвейн Ане у него, конечно же, денег не было. Но выносил из магазина он мастерски, чем и пользовался при необходимости.