Все лестницы ведут вниз
Шрифт:
Сильно растрогавшись, Аня все таки проронила одну слезинку на подушку; горло ее опять сжалось, но она быстро взяла себя в руки.
— Ну все, хватит! Слезь с меня… Дурная! Не буду, не буду… Да слезь же ты! Да не пойду я никуда! Ну отстань же! Ленка!
Подруга отпрянула от плеча и жалостливо растянула улыбку. В глазах выступили радость за Аню и гордость за себя. Она сделала большое дело — спасла погибающую подругу.
На это лицо смотреть было тяжело. Знакомая милая улыбка… Родные добрые глаза… Как приятны эти черты лица! И голос! Так бы и слушала. Жаль, но сегодня — в последний раз.
— Давай, иди, — не выдерживала Аня. — Я спать хочу.
Аня накрылась подушкой и закуталась в одеяло, поджав к телу ноги. Сегодня не стыдно наплакаться
Часть 4. Глава IV
1
Слишком долго в нерешительности простояла она в алкогольном отделе магазина. У Ани можно и не спрашивать паспорт, а смело отказать ей на очереди в кассе. Она и на свои четырнадцать то не выглядит — совсем ребенок. И взгляд у нее не по годам, только в глазах полная противоположность — в них то она далеко переросла свой возраст.
Для нее это впервые. Никогда она не выносила из магазина. Были бы деньги — лучше бы купила. Красть так унизительно, и именно от этой мысли — которая делала Аню нерешительной, — она встала среди стеллажей со спиртным — разглядывает, делая вид, что озадачена выбором, а сама косится на продавца, который в свою очередь стоит поодаль и не сводит с подозрительной девчонки глаз.
Наконец Аня взяла бутылку знакомого ей портвейна и направилась к выходу, по пути не глядя прихватив другую первую попавшуюся под руку — коньяк. Шагая к выходу, продавец начал указывать рукой Ане, чтобы та проследовала к кассе, но не обращая внимание и подойдя ближе, она крикнула:
— Лови, — и подкинула продавцу бутылку коньяка, в сама побежала к выходу, пока он пытался поймать товар своими неуклюжими руками.
Выбегая, она услышала звонкий треск разбившейся бутылки.
***
Впервые сердце не дрогнуло, когда Аня пролазила под ограждением; не забилось бешено, перешагивая через порог и вступая во тьму; и тишина не въедалась в уши оглушая слух. Ступала Аня уверенно и смело, будто бы вернулась к себе домой. Направляясь в свою «спальню», она свободным, ничем не скованным шагом поднималась по лестнице, от которой эхом разносились ее топот по этажке, сообщая пустоте, что Аня вернулась и больше никуда не собирается. Но что-то в этой пустоте было не то — она или волновалась, или кто зря тревожил ее.
Аня уже собралась свернуть в коридор второго этажа, как услышала запах — не знакомый, но известный запах. Так пахнет скверна, которую источает тело умершего — распространяется по воздуху, отравляя его, и, наверняка, впитывается в землю, причиняя ей мучительную боль. Хотя земля, скверной помраченная, сама стала жадной на трупы, постоянно покрываясь бесчисленными курганами. Все в этом мире стало ненасытным, голодным. Он из века был миром плотоядным.
Мысль эта, одним звуком пронесшаяся в уме Ани, отозвалась в ушах глуховатым и в то же время оглушительным звоном отвращения, будто бы брезгливо сморщились перепонки ушей. Воскресенская скорыми, путающимися движениями рук полезла во второй отдел своей сумки со множеством кармашков, где хранятся не нужные, но временами полезные вещи. Платок был там же. Благо, у Ани их было два, и это последний из имеющихся. Первый она отдала Насте, чтобы та вытерла кровь с лица.
Прижав платок к носу и рту, Аня пошла наверх, уже сообразив, кто так может отравлять воздух даже после своей смерти. С приходом Ани некоторые мухи разволновались — беспокойно, с жужжанием поднявшись в воздух. Это они безнаказанно тревожили пустоту.
Зрелище столь же неприятное, как и парящая над трупом скверна. Тело раздуло и оно заметно почернело. Даже в темени, немного разбавленном солнечным светом через открытую дверь на крышу, это было хорошо заметно. Может Ане показалось, но руки Рослого лежали не в том положении, какое они имели в тот день, когда Аня дробила кости кирпичом; и голова повернута в другую сторону. Рослый очнулся, но так и не встал. Возможно, при падении повредил позвоночник.
Аню чуть не стошнило, но она нашла в себе силы сдержать позыв, да еще и набрала слюны в рот и плюнула со
всей имеющейся ненавистью в труп, к которому испытывала все большее отвращение. Ни тогда, ни сейчас она не пожалела о содеянном. Что рослый не встал, а здесь — между крышей и третьим этажом нашел себе могилу, так даже лучше, заключила Аня и побежала вниз, на второй, в комнату — свою «спальню».***
Словно желая воссоздать тот злополучный день, накапав парафином горящей свечи на пол, Аня поставила свечку на том же самом месте, что и тогда — между центром комнаты и потускневшим черным ангелом. Проходя к крайней от входа стене, мимо петли, повисшей с черного потолка, будто спускающейся с самой бездны, Аня подтолкнула веревку, превратив висельницу в маятник. Забавно — показалось ей, если можно было бы сделать так, что потом ее тело ровно также и продолжало качаться в петле. Своего рода последняя карусель. Было бы весело, но не смешно.
Подойдя к стене, у которой тогда заснула мертвецки пьяной, Аня и здесь поставила свечку. После она положила на пол, рядом со стенкой, свою сумку с белой птичкой в уголке и села на вечно холодный бетон. Открыв штопором бутылку портвейна и прислонив голову к стене, она морщась делала глоток за глотком, желая побыстрее опьянеть. Поняв, чего не хватает, Аня положила пачку сигарет около себя на пол и через каждые десять минут закуривала новую.
На глаза медленно опускалась дымка, а поодаль, как огонек свечи — на расстоянии, беспорядочно, хаотично маячили несвязные мысли. И все они какие-то бессмысленные и бестолковые. Казалось бы, эти эпизоды из жизни Ани давно забыты, да и никогда не оставались на памяти. Миновали столь же быстро, как скоро закончились. Будто осеняя опавшая листва, взметаемая ветром — и минуты не пройдет, как забыт их полет. Но тут, разом, словно муравьи на сахар, сбежались, столпились вокруг Ани, и крутятся вокруг нее, безобидные — не мешают они, и не беспокоят, просто появляются, танцуют перед глазами.
Вот, крохотная Аня в ярком платьице где-то в парке, капается в траве, что-то высматривает. Нашла крупного неповоротливого жука — хватает его и бежит с ним, прикрыв ладошками; неизмеримо радостная, самая счастливая на всем свете девочка Аня. Только и слышно, как в маленьком парке среди старых деревьев разносится детский смех.
Или вот. Ане только исполнилось двенадцать лет. Она стоит на улице в летний поздним вечер. Небо ясное, открытое, ни единого облачка. Над ней Млечный путь — такой красивый, яркий, сияющей туманной полосой распростерся он над Аней. Впервые в жизни заметив такую красоту, девочка раскрыла от изумления рот и смотрела вверх не опуская голову, пока ее не окликнула Настя, которая тогда не на долго задержалась.
А здесь маленькая Аня плачет. Ей годика четыре, не больше. Небольшая заноза засела в пальчике, но такая болезненная, такая противная. Какая же злость берет от этой занозы; какая же она паршивая, эта кусачая заноза! А эта палка! Аня вскочила с места и топчет ножкой палку, чтобы было ей неповадно.
Либо ветер сдувает ее длинные до поясницы волосы, которые когда-то были у Ани. Сильный тогда был ветер. Волосы прям поднимались вверх как воздушный змей и развевались по ветру в разные стороны, словно какой-то столб ярко-рыжего огня. Так радостно было! «Мамочка, — кричит Анечка, — смотри», и сильный порыв ветра — волосы, как живые, взметаются. Как же радостно, как же хорошо!
Она и не знала, что воспоминания прошлого могут быть и такими… Значительными! Обычные, несущественные, упрятанные сознанием события, которые, казалось и хранить не стоит, но… Но ведь в них будто заложено что-то значимое и… драгоценное, что-то важное. Вечное?
«Бред», — тут же запротестовала Аня. Все давно миновало — стерто, как ластиком ее первые стихи, когда Аня пробовала карандашом. Ничто не вечно. Воспоминания! Жалкие воспоминания мертвых событий. Вечное! Ха! Ничего того уже нет, и той Ани нет. Вот, сейчас вообще не будет Ани. И прощаться с этим миром нет желания. С чем прощаться? С тесной банкой? Ха! Большая была честь быть запертой в этой ржавой посудине!