Все лестницы ведут вниз

Зайдя в дом, она ступала носочками — осторожно и бесшумно: через коридор и кухню в комнату. Встав у двери, она подалась вперед, чтобы посмотреть за проем на кровать. Там, в сумраке, освещенным слабым светом из окна лежит неподвижная Наумова, как какая-та тень без хозяина. Положение не изменилась с самого утра, когда Аня всхлипывая от слез выбежала из этого дурнопахнущего дома; от голоса, от испуганно-просящих глаз.

Аня вышла из-за порога, перешагивая досконально известные скрипучие места на полу; на носочках, медленно и бесшумно подкралась к Вере Ивановне. Спит: видно как на этой исхудалой тени еле заметно поднимается и опускаясь тощая грудь. Минута, пять, десять… Сколько Аня стояла, всматриваясь в известные черты лица, она уже не узнает — не вспомнит.

Вдруг, что-то похожее на судорогу, но души, а не тела, в груди схватило Аню и криком попыталось вырваться через горло. Обеими руками Аня ухватилась за рот, с силой сомкнула зубы и прижала губы выпучив заблестевшие во тьме глаза. Вскоре прошло — засело там, в животе: нечто холодное и крикливое. Оно будто ползало, примерялось и готовилось снова выпрыгнуть через рот Ани.

Руки как сами — одним движением выдернули из под головы Наумовой подушку. Аня увидела, как глаза женщины тут же открылись, слабо блеснув в чуть освещенной комнате, и прежде чем на ее лицо легла подушка, Наумова как в удивление, от неожиданности разинув рот, звучно вобрала в себя воздух.

Прижав к лицу подушку, Аня всем своим небольшим весом налегла на свои трясущиеся руки обхватив голову Наумовой, и молча, лишь подрагивая в дыхании, упиралась ладонями, желала лишь одного — чтобы все это быстрее закончилось; чтобы слетело это несправедливое бремя с ее детских плеч. Сначала Наумова ухватилась руками за запястья Ани — два раза дернула, пытаясь выдернуть руки девочки со своего лица, но потом, вспомнив все, вспомнив свою же утреннюю мольбу, покорно разжала трясущиеся пальцы. Женщина протянула руки вдоль тела и можно было разглядеть, как она, сжав их в кулаки, силилась держать неподвижно, вытянутыми прямо, чтобы не мешать Ане; чтобы Аня довела все до конца — проводила ее через тонкую границу жизни и смерти.

Если бы тогда Наумова могла произнести хоть слово, она бы сказала Ане: «Спасибо».

***

В сумраке надвигающейся ночи все эти мелкие, временем поедаемые дома становятся похожи на курганы, которые скрывают под собой тайны человеческих судеб. Курганом больше — тайной больше, могилой больше. Земля пополнилась еще одним безответным вопросом, собираемом ею — жадной — веками. Время идет — вопросов больше, ответов меньше.

Улица, ведущая в сторону города здесь постоянно темная, не освещаемая. Раньше в домах зажигался свет и через окна выглядывал тусклый свет. Сейчас же темно, как у Ани на сердце — ни огонька в нем, ни даже искорки; и так, казалось ей, теперь останется навсегда, пока она сама не прыгнет в объятия холодной земли, которая только и жаждет того, когда Анька оступиться — окончательно и бесповоротно.

Шла она медленно, мелкими шажками. Каждая ее мышца ныла от напряжения, а в животе метался из стороны в сторону крик — рвался через грудь наружу, но Аня сдерживала его сжав чуть ли не до боли зубы. Ей бы лучше остановиться, упасть на траву и закричать на весь город, который равнодушно не хочет ее знать — он всегда был глух к ее слезам.

Впереди Аня увидела грузную фигуру человека, которая зашла за калитку, стукнув дверцей позади себя, от чего задрожав, заскрежетал деревянный забор. Аня поравнялась с домом куда зашла эта огромная тень. Свет уже загорелся в одном из двух окон. Ей этот дом известен — Аня давно знала, где живет Лисенко — одинокая женщина, в одиночестве своем сама же виноватая, как виновата была ее мать.

Время потеряло свою меру, каждой секундой слишком растянувшись, либо сжавшись до крайних пределов. И так стояла Аня, не отводя взгляда от тусклого желтого окна, сама превратившись в тень наподобие одинокого дерева посреди поля.

Она развернулась и уже скорым шагом пошла обратно в дом-курган Наумовой. Это все стаи птиц, которые в трудные минуты кружат вокруг Ани. Одна из них села ей на плечо и просунула клюв в ухо, прошептав мысль уставшему рассудку девочки.

Зайдя в дом и зачем-то снова заглянув в спальню, Воскресенская увидела, что оставила труп с подушкой на лице. Без эмоций и чувств — здесь же испарившихся — она подошла и сняла ее, потом подняла голову Наумовой, а под нее положила подушку. После она прошла в комнату некогда бывшей Олега. Включив телефон, она стала рыскать по шкафу и тумбе. Нашла — три свечи, но три ей не нужны: взяла две. После достала из мусорного ведра пустую бутылку водки, на кухне с петли сорвала старую тряпку служившей полотенцем для рук и вышла на улицу. Она знала, что за домом Олегом был сколочен что-то вроде маленького деревянного навеса, под которым он держал всякое барахло, только ему нужное.

Поравнявшись с домом Лисенко, Аня аккуратно толкнула калитку. Как и в большинстве подобных хибар, она не закрывалась. Подойдя поближе к темному окну, метра с два, Аня подняла бутылку, которую держала в правой руке, а левой чиркнула зажигалкой, вызволяя на свободу огонек. Вычеркнув желтый язычок, она держала зажигалку перед глазами наравне с бутылкой и словно завороженная впилась в его спокойное горение.

— Рыжий — самый болезненный… — задумчиво произнесла Аня. — Иди на свободу, огонек, — и подожгла тряпку, торчащую из горлышка бутылки.

Немного подождав, пока пламя охватит ткань, Аня отвела в сторону руку, сделала шаг назад и бросила бутылку в окно. Комната осветилась желтым светом; было видно как по противоположной стене разливается рыжее пламя, жадно рычащее, как выпущенный на волю голодный зверь.

Не отводя глаз от разбитого окна, Аня попятилась назад — к забору. Вскоре послышался топот и — того не было видно — вроде как открылась дверь в загоревшую комнату. Раздался голос Лисенко, тревожный, громкий:

— Господи! Мамочки! Что же это… Горю! Горю!

Аня мигом развернулась и побежала домой, оставив калитку открытой.

***

Вернувшись домов, она осторожно прикрыла дверь и легонько провернула ключом два оборота в замке. После разулась, поставила обувь в угол, пошла в ванную, а там не спеша умылась и почистила зубы. Увидев на полке гребень, принялась расчесывать волосы — аккуратно, не спеша, присматриваясь к медленному движению руки вниз, вдоль своих рыжих волос. Поворачивая голову из стороны в сторону, она заботливо укладывала каждый свой длинный волосок.

Расчесываясь Аня разглядывала свои глаза, нос, уши, брови, скулы, губы. Странно, но она никогда не замечала за собой, что может себе же так нравится. Было интересно смотреть на свое лицо — Анька, оказывается, очень красивая. Убедившись, что действительно она красива, Аня улыбнулась себе в зеркало, постояла так, присмотрелась — и губы у нее очень милые, очень симпатичные. Потом, выключив свет в ванной, пошла в комнату.

Во всей квартире темно. Только из окна просачивается счет фонарей. Очень тихо, совсем спокойно. Мама спит на диване — слышно ее слабое дыхание. Вот, автомобиль проехал по пустой улице и снова воздух замер.

Аня разделась, аккуратно разложила свои вещи на стуле: долго складывала джинсы — чтобы как надо; расправив, повесила на стул блузку; разгладив, сложила носки; ровно поставила тапочки, а телефон осторожно положила на тумбочку. Закутавшись в теплое одеяло, Аня положила голову на подушку. Спокойно, мягко, хорошо. Еще раз Аня улыбнулась себе, как несколько минут ранее отражению в зеркале. Как же ей всегда нравилось — она это обожала — беззаботно и плавно уплывать в страну снов.

В животе что-то проснулось: леденящее, тревожное, метающееся из стороны в сторону. Оно двинулось вверх — сжало грудь, сдавило сердце, потом ухватилось за горло.