Все лестницы ведут вниз

Никто бы не смог остановить взбесившуюся Аню, с криками и ругательствами выгнавшую Лену из квартиры за «кровное предательское», как в гневе выразилась она. Но на это Лена уже и не обращала внимания, ни сколько не расстроившись, а даже удивившись, что Аня только толкалась, и ни разу не огрела ее по лицу. Во всяком случае Лена была очень довольна собой — невероятно горда за себя. Такое огромное дело сделала! В свои четырнадцать лет уже успела спасти человека, а «ведь жизнь только начинается»!

***

Не прошло и часа, как в домофон квартиры Воскресенских позвонила Татьяна Алексеевна, в считанные минуты выбежавшая из дома и только в зеркале лифта успевшая как следует причесаться. План у нее созрел сам собой и не только казался, а являлся в таком случае — с Аней произошедшем, самым подходящим. Осталось только убедиться лично, и если это правда, настаивать на своем.

Понимая всю свою не малую долю ответственности, которую, как психолог несет она за Аню, Татьяна Алексеевна не могла не упрекать себя. Что бы там не случилось, даже если Лена преувеличила, все равно это большая ее оплошность: что-то очевидное не углядела, где-то не ударила акцентом. А все потому — корила себя Татьяна Алексеевна, — что она перестала относится к Ане как к пациентке. Девочка воспринималась ею как дочь и она ничего не могла с собой поделать. Как же Татьяна Алексеевна побледнела, когда Лена произнесла в трубку: «Аня хотела покончить с собой… Чуть не повесилась»! Ей пришлось сесть, чтобы не упасть. С понедельника, решила она, напишет по собственному желанию.

Но стоило перешагнуть Красновой порог квартиры Воскресенских, как упреки, которые она адресовывала себе, беззастенчиво понеслись в сторону Дарьи Николаевны, будто бы не мать чуть не потеряла своего ребенка, но наоборот — словно Татьяну Алексеевну по неосмотрительности Дарьи же Николаевны чуть не лишили собственного дитя. Все еще не придя в себя и чувствуя огромную за собой вину, мама Ани соглашалась со всеми упреками и даже утвердительно качала головой, когда та явно забывалась в своем негодовании. Впрочем, большую часть сказанного Татьяной Алексеевной она не слышала. Перед глазами был этот страшный кровоподтек на шее дочери.

— Как же мать может не знать, куда ходит ее дочь? Тем более эта застройка! Да там и без того убиться можно! Вы вообще понимаете, что значит быть матерью? — сказала Краснова и тут же осеклась на месте.

Она замолчала, но никак не могла успокоиться. С порога, она, сама — возможно — не совсем того осознавая, стала присматриваться ко всему, лишь бы оправдать себя. Себя же в своих же глазах сделать достойнее свой любимицы — Ани. Старые отклеивающиеся обои, местами рваный линолеум, разваливающаяся мебель с покосившимися дверцами и потертыми подлокотниками. Неприглядные желтые шторы; «суицидальные» — раздраженно подметила Татьяна Алексеевна. «Да у девочки и условия никакие! Закономерно!» Но она не могла не заметить, что при общей бедной обстановки квартиры, в ней особенное место занимали всеобщая чистота и порядок.

Слабость с головокружением преследовали Дарью Николаевну со вчерашнего вечера, но даже усилившиеся приступы проходили уже совсем незаметно. Надо было спасать дочь.

Не обнаружив в комнате любимицы, Татьяна Алексеевна возмущенно воскликнула:

— А где Аня?!

Еще эта отвратительная простыня посреди комнаты!

— Она у себя, — указала Дарья Николаевна на простыню. — Анюта, выйдешь?

— Нет, — незамедлительно отозвалась дочь.

— Аня, мне надо тебя посмотреть, — твердо сказала Татьяна Алексеевна; вид ее был беспрецедентно суровый. — Это не шутка, Аня. Либо ты выходишь, либо я захожу к тебе. — Таким тоном она в свое время разговаривала с некоторыми своенравными пациентами в клинике, где раньше работала.

Ничего не услышав в ответ, Татьяна Алексеевна незамедлительно зашла за занавеску, а за ней последовала мать. Не спрашивая, Краснова села на край кровати.

— Ну-ка поверни, — положила она руку на плечо отвернувшейся к стене Ани. Из-за волос ничего не было видно. — Аня! — потребовала Татьяна Алексеевна.

Она смутилась такому тона, который никогда не замечала за Татьяной Алексеевной, но послушно повернула голову и приподняла подбородок. На лице Ани читалось напускное безразличие, но доля счастья упало на ее сердечко. Все сразу засуетились, закрутились вокруг нее — заволновались. Не прогони она Ленку, и эта бы кружилась тут как неугомонная юла.

— Точно, — сорвалось с Татьяны Алексеевны, будто она еще надеялась, что ситуацию не так поняли и это было совершено не то, о чем все подумали. Губы ее задрожали, но она быстро взяла себя в руки.

— Что нам теперь делать? — не выдержала мать.

— Аня, слушай меня, — сказала Краснова, будто бы Дарьи Николаевны и вовсе здесь нет; только она и ее любимица Аня. — Завтра поедем в лечебницу.

— В психушку? — выкрикнула Аня, подпрыгнув на кровати и будто прячась забилась в угол спиной, поджав ноги к телу. — Вы упрятать меня хотите? — Взгляд ее метался между Татьяной Алексеевной и мамой. — Я не поеду!

— Татьяна Алексеевна, — начала Дарья Николаевна, — подождите… Давайте обсудим сначала. Она же совсем ребенок… Какая лечебница?

— Дарья Николаевна, — обернулась строгая в лице Краснова, — так будет правильнее. Я лично работала в яргородской психиатрической клинике. У меня там знакомые, друзья есть. Мне все там известно. За тобой будут присматривать, — обернулась она к Ане. — Условия там хорошие… Аня, ты понимаешь, что ты чудом сейчас жива?

— Ма-а-ам? — не отвечая на вопрос протянула Аня.

Дарья Николаевна, с секунду подумав, словно нехотя покачала головой, дескать, надо дочь, уж ничего не поделаешь.

— Ну я не хочу! — взревела Аня. — Я не псих! Мам! Ну мама-а! — с каждым выкриком вздрагивала заплакавшая Аня. Она понимала, что окончательное решение за ней.

— Тебе нечего бояться…

— Заткнись! — крикнув, перебила Аня Краснову. Она неожиданно обозлилась на Татьяну Алексеевну, почувствовав что-то предательское в ее намерениях. — Ты знаешь… — обратилась она к матери, указывая на нее. — Ты знаешь, что она с большой радостью тебя бы заменила? Она во мне чуть ли не дочь свою увидела. Уже давно! Думала, я не знала, да? Я что, слепая что-ли? Совсем дура по-твоему? Роди себе ребенка и оставь меня в покое! Я видеть тебя не хочу!

Татьяна Алексеевна потерялась. Она только смотрела на Аню, по началу умоляюще, но через несколько секунд вид ее стал напряженным и немного отчужденный, словно ее голой выставили на всеобщее обозрение. Почувствовав, что краснеет от стыда, она отвела лицо в сторону, чтобы того не заметила родная мать Ани. Этого предугадать было нельзя; она и подумать не могла, что Аня давно догадывается о ее к ней материнских чувствах.

— Аня! — крикнула мать. — Перестань сейчас же! — Ноги подкосились и она грузно села на кровать. — Это не обсуждается! Господи! — Потекли слезы. — Я как представлю… мне жить не хочется… Аня, ну как ты могла… Господи, доча… Я же могла тебя больше не увидеть…

Вскоре Дарья Николаевна успокоилась. За это время никто и слова не произнес. Аня, опрокинув голову к стене, смотрела вверх на потолок, ожидая когда «вся эта хрень закончится и эти две, наконец, успокоются», забыв о случившемся и оставив все как было. Шея продолжала побаливать, местами сильно, и Аня, морщась лицом, постоянно подносила руку к кровоподтеку, потирая пальцами веревкой содранные в коже места. Татьяна Алексеевна сидела потупив строгий взгляд в пол. Краска медленно сошла с лица, но психолог уже была как на иголках от стыдных мыслей, когда-то допущенных ею и ныне не оставляющих в покое. Более всего обидно стыдиться за такие светлые чувства, которые она испытывала к Ане.