Все они почему-то умирали

– Я теперь со всем согласен. Меня можно и не спрашивать. Был человек – нет человека. Одно только название – и ничего больше. Нет меня уже на этом свете. Кончился. Вышел весь без остатка.

– Так, – кивнул Пафнутьев, – понял. Значит, хочешь, чтобы и тебя в трупы записали, да? Пятым хочешь быть?

Вулых долго молчал, опустив голову и чуть шевеля губами. Наконец поднял глаза.

– А почему пятым? – оказывается, он на пальцах прикидывал – сколько же людей погибло в объячевском доме. – Я вроде того, что могу стать только четвертым?

– Пятым. Маргарита мертва.

– О боже! – Вулых обхватил лицо руками, и Пафнутьев только сейчас обратил внимание – у него были натруженные руки человека, который с самого детства не выпускал из них топора, лопаты, рубанка. Пальцы представляли собой какие-то костистые обрубки. Избитые, искореженные неправильным ростом ногти впивались в окончания пальцев, и скорее всего срезать их приходилось ножницами для металла. – А ее за что?

– Как и остальных.

– Да нет, – Вулых покачал нечесаной головой. В волосах уже пробивалась седина, красная кожа лица казалась шершавой, как у черепахи. – Там со всеми случалось что-то свое, на других не похожее.

– Это в каком же смысле? – спросил Пафнутьев, но Вулых, как это частенько бывает с людьми простыми и нелукавыми, сразу понял его уловку.

– Какой тут может быть смысл... Разве Объячева и этого несчастного бомжа убили по одной причине? Так не бывает. А Маргариту жалко, хорошая была женщина. Правильная.

– Правильная – это как?

– Есть законы, по которым живут люди, – медленно раскачиваясь из стороны в сторону, проговорил Вулых. – А есть законы, по которым живут нелюди... Маргарита жила по людским законам. Она не обижала нас.

– А Объячев обижал?

– Было.

– А что случилось с вашим напарником, с этим... Петришко?

– Беда случилось, помер мужик.

– Сам помер или помог кто?

– И то, и другое. Помер сам, но не без помощи.

– А кто помог?

– Кто поможет, кроме ближнего? Ближний помог. Как и всем остальным.

– А кто помог бомжу?

– Нельзя всем нравиться, всем угождать, пытаться всем сделать что-то хорошее... Так не бывает. Это не людской закон. Разве можно помогать и собаке, и зайцу?

Пафнутьев потряс головой, пытаясь понять сказанное, но ничего не получилось. Вернее, все слова Вулыха, взятые отдельно, он понимал, они были просты и очевидны. Но какое отношение они имели к событиям в объячевском доме, понять не мог. Вулых сидел спокойный, даже утомленный, отвечал охотно, но не впрямую, каким-то параллельным курсом шел, вроде и на вопрос отвечает, но в то же время ответа не дает.

– Я слышал, у тебя при задержании обнаружился миллион долларов? – Пафнутьев поменял тему. – Откуда он?

– О-хо-хо! – горько рассмеялся Вулых и снова начал раскачиваться. Он сидел все так же, зажав коленями сцепленные ладони, и смотрел в пол. На губах его блуждала улыбка неуверенная или, лучше сказать, незаконченная. Решил человек улыбнуться, а причина уже пропала, вот он и остался сидеть с полуулыбкой. – Я глупо, конечно, поступил, очень глупо... Не надо бы мне с этим миллионом по поездам, электричкам, по дорогам мотаться. Чтобы решиться на это, надо совсем с ума сойти. Как я должен был поступить? Очень просто. Зарыть миллион прямо во дворе дома или закопать в соседнем лесу. Мог сдать в камеру хранения, через сутки перенести в другое место... Лучше всего, конечно, зарыть в лесу. И год, не меньше года, не прикасаться. Забыть. Все, нет его. А я...

– А что ты? – спросил Пафнутьев, чтобы хоть как-то подзадорить Вулыха к дальнейшему рассказу. – Как я понял, ты с этим миллионом рванул домой?

– Рванул, – кивнул Вулых. – И вот результат. Ни миллиона, ни дома.

– Послушай, Васыль... Вы с Петришко мне жаловались, что Объячев больше года не платил вам заработанные деньги. Было?

– Было, – послушно кивнул Вулых, не отрывая взгляда от пола, будто там он прочитывал верные ответы.

– Вы оба сказали мне, что получали от него лишь кормежку, хорошую кормежку, но ничего больше. А тут миллион.

– Лучше бы его не было вовсе.

– Так, – крякнул Панфутьев. В который раз он убеждался, что вопросы Вулыху кажутся малозначащими, не очень существенными и отвечает он на них, думая о чем-то, для себя более важном. И Пафнутьев решил попробовать втянуться в его, вулыховский, разговор, может быть, так удастся узнать хоть что-нибудь. – А я бы не отказался от миллиона долларов, – сказал он, глядя в окно и как бы даже забыв о том, зачем сюда доставили Вулыха.

И он не то чтобы увидел, почувствовал, что Вулых посмотрел на него с интересом, слова Пафнутьева вываливались из общего ряда обвинений, упреков, подозрений, которыми жил последние дни Вулых. Взглянув на Пафнутьева, он опять уставился в пол, но уже не так глубоко, не прямо под себя, а в точку, которая находилась на полу где-то посередине между ним и Пафнутьевым.

– И я вот не отказался... И что?

– А что? Ничего страшного. Ведь не миллион искали... Тебя искали.

– Да? – удивился Вулых. – Меня искали? А на кой ляд я им понадобился?

– Ну, как же, Васыль... С твоим Петришко беда. Помер. Спросить не у кого... Что с ним стряслось-то? Надо что-то родным писать, документы составлять... А единственный человек, который мог хоть что-то внятно объяснить, это ты... Вот и решили тебя найти. Да и нашли-то случайно.

– Да, в электричке. Мне надо было вообще этот миллион не трогать. Пусть бы лежал, где лежал.

– Но это мало кто сможет, – Пафнутьев склонил голову к плечу, как бы прикидывая и такой вариант.

– Никто не знал, где он. Один я. И этот миллион мог лежать хоть десять лет. А я мог прийти и взять. Не через десять лет, конечно, через годик, через два. Ничто бы не изменилось за это время. Тихо, спокойно, без суеты и милицейских допросов взял и пошел. И началась бы совсем другая жизнь.

– У тебя и сейчас начнется другая жизнь, – не сдержался Пафнутьев и тут же пожалел о своих словах. Но Вулых, как ни странно, принял их без обиды.

– Это уж точно, – усмехнулся он. – Такая жизнь начнется, врагу не пожелаешь.

– Врагу можно пожелать.

– Да? – Вулых поднял, наконец, голову и посмотрел на Пафнутьева с какой-то добродушной лукавинкой. – Вообще-то, да... Это я так, к слову. А врагам мы такого желаем, такие кары на них насылаем... Содрогнуться можно, если на минуту представить, что сбудется хоть сотая часть наших проклятий.

– И ни единый человек не знал, где лежит миллион? – Пафнутьев перевел разговор на нужную тему.