Все они почему-то умирали

– Интриги и наговоры! – решительно сказал Пафнутьев.

– Но вас хвалили... И достаточно искренне.

– Кто? – вопрос был грубый, бездарный, его можно было назвать даже глупым, но Пафнутьев произнес его сознательно, потому что часто именно такие вот вопросы и оказываются полезнее тонких и продуманных. – Кто? – повторил он еще, чтобы нагляднее показать собственную тупость.

– Так я вам и сказала, – усмехнулась Вохмянина.

Шаланда появился на экране, величественный и скорбно значительный. Зритель должен был сразу почувствовать, как тяжело ему снова и снова вспоминать события, которые потрясли весь город. Не жалея красок, Шаланда рассказал со страшноватыми подробностями о смерти Объячева, его жены, случайного человека, забредшего на участок, о трагической гибели строителя, о миллионе долларов в спортивной сумке, о поздней электричке и бдительном милицейском патруле. Зрители увидели фотографии раскачивающегося под потолком бомжа, увидели скромный труп Маргариты, страшную рану в голове Объячева. Причем Шаланда, по просьбе Пафнутьева, рассказал, что преступник расстрелял мертвое тело, что убит Объячев острой велосипедной спицей, отравлен клофелином, облучен каким-то безжалостным радиоизотопом...

В результате получилось, что Шаланда не столько успокоил зрителей, сколько еще больше настращал их и как бы предупредил о новых жертвах, которые с мистической закономерностью появляются каждую ночь в зловещем объячевском доме. Все получилось хорошо, убедительно, Шаланда даже сослался на худолеевские изыскания в оккультных закономерностях цифр и знаков, планет и звезд.

Пристроившись за спинами объячевских домочадцев, Пафнутьев внимательно посматривал, как кто воспринимал выступление Шаланды. Дернулся от неожиданности и диковато посмотрел на него Вохмянин, когда услышал о велосипедной спице, нервно запахнула полы своего халата Катя. Света просто опустила голову, чтобы не видеть картинок, которые мелькали на экране, и только слушала. Больше всех ерзал Вьюев, порываясь что-то сказать, добавить к словам Шаланды, но Пафнутьев дал ему знак молчать: дескать, поговорим попозже, а сейчас давайте послушаем, тем более что хозяйка, да-да, хозяйка этого дома, так гостеприимно потчует нас прекрасным виски.

Нет, никогда больше не будет такого расследования у Пафнутьева и Худолея, никогда уже не отведут они душу напитком благородным и хмельным, напитком, который не бьет по голове кувалдой одурманивания, а обволакивает хмелем радостным, праздничным, заставляющим вспомнить самые счастливые дни, которых, как ни обидно, было удивительно мало!

Однако пора возвращаться в каминный зал, оцепенело замерший от суровых, но откровенных слов Шаланды. Первой не выдержала Света. Она порывисто поднялась со своего кресла и быстро, ни на кого не глядя, пошла к двери. И только возле Пафнутьева чуть замедлила шаги.

– Павел Николаевич... Проводите меня, пожалуйста, а то... Понимаете, мне страшно.

– Мне тоже, – сказал Пафнутьев и вышел на площадку вслед за Светой. Не оглядываясь, она поднялась по винтовой лестнице и направилась в свою комнату. Пафнутьеву ничего не оставалось, как последовать вслед за ней.

– Павел Николаевич... Понимаете... Я должна признаться.

– Признавайся.

– Когда Шаланда только что рассказывал о всяких подробностях, когда он начал показывать фотографии... И Объячева, и остальных... Вы помните, что я сказала о бомже?

– Очень хорошо помню.

– Так вот, я еще должна открыть одну вещь, чтобы уж между нами не оставалось ничего невысказанного... Можно?

Света поднялась на цыпочки, приблизила потрясающие свои губы к самому уху Пафнутьева и прошептала несколько слов. Потом, видимо решив, что этого недостаточно, добавила еще что-то.

– Я не хотела ничего плохого.

– Конечно, – быстро ответил Пафнутьев.

– Он сказал, что хватит мне без толку по дому болтаться... Ночь, говорит, моя, добавь огня... Это реклама такая.

– И ты добавила?

– Как сообразила... Я же ведь глупая баба.

– Не такая уж и глупая, – озадаченно протянул Пафнутьев. – Ладно, пойду. Закройся и никому не открывай. Только мне, поняла?

– А вы меня простили?

– Если речь идет обо мне... То да, я простил.

– И не сердитесь за то, что я сделала?

– Не сержусь, – усмехнулся Пафнутьев, только сейчас осознав, насколько дикий разговор идет у него с этой красавицей.

– И никогда не будете попрекать этим?

Не выдержав, Пафнутьев рассмеялся – таких обещаний у него еще никто не требовал. Но ответил честно и искренне:

– Я никогда не буду тебя этим попрекать!

Света так бесхитростно ставила свои вопросы, что он мог, не задумываясь, обещать ей все, что она хотела услышать, зная твердо – свои, личные, обещания выполнить будет несложно. Осознав, что он хитрее, опытнее, Пафнутьев устыдился и сам, по доброй воле, дал обещание, выполнить которое ему будет нелегко.

– Думаю, все обойдется, – сказал он. – Сегодня у меня будет тяжелая ночь. Мне пора. Тебе лучше пораньше лечь спать.

– Хорошо, – легко и безропотно согласилась Света, – оказывается, ее не надо было убеждать, уговаривать, просить. Она все воспринимала с единого слова.

– Значит, надо, – она улыбнулась, и понял Пафнутьев, взглянув ей в глаза, в долю секунды понял – не дура она, ох не дура. Света смеялась, шутила и куражилась, представляясь совсем не той, какой была на самом деле.

– До скорой встречи.

– Пока, – на этот раз она не сделала попытки подойти к нему, но улыбнулась, хорошо улыбнулась, без задней мысли. – Я позвоню, ладно?

– Света, – медленно проговорил Пафнутьев, – в ближайшие месяцы мы будем видеться очень часто.

– Да-а-а?

– Начнется следствие. Будут оформляться десятки, сотни документов – протоколов, очных ставок, протестов, отводов, заявлений... Мы очень хорошо с тобой познакомимся за это время.

– Скажите, а вас не отстранят от дела?

– Почему меня должны отстранить?

– Ну... – она помялась. – По разным причинам... Дескать, личные отношения...

– Ха! Размечталась! – и Пафнутьев весело вышел из комнаты; плотно прикрыв дверь, дождался, пока с той стороны в замке повернется ключ. И тут же увидел на внутренней поверхности башни искривленную тень – кто-то поднимался по лестнице. Шаги были медленные, осторожные, чувствовалось, что человек прислушивается.

Пафнутьев остановился, решил подождать. Здесь, на втором этаже, было сумрачно, только одна лампочка в конце коридора служила чем-то вроде ночника. Отступив назад, Пафнутьев оказался в глубокой тени, увидеть его было невозможно.

Наконец человек поднялся – это был Вьюев. Он настороженно оглядывался, шел медленно, стараясь не шуметь.

– Не меня ли вы ищете? – спросил Пафнутьев нарочито громко.

Вьюев вздрогнул, оглянулся, всмотрелся в темному, но, ничего не увидев, остался на месте.

– Это вы, Павел Николаевич?

Пафнутьев вышел из тени.

– Как вечерние новости? Закончились?

– Да, там уже идет какая-то американская игра...

– Интересная?

– Американская... Как она может быть интересной? Надсадно орет ведущий, сам потный, жилы вздуты, постоянно требует от публики аплодисментов, на сцену выносят утюги, сковородки, какие-то моющие средства, дарят победителям, те стонут от радости... Чушь.

– Вы меня искали?

– Почему вы так решили? – насторожился Вьюев.