Все они почему-то умирали

– А что?

– Материала хватает?

– Можешь добавить?

– Могу, – усмехнулся Пафнутьев.

– Неужели... – голос Шаланды оборвался, он так и не решился произнести вслух мелькнувшую догадку. Слишком уж она была невероятной.

– Да, Жора, да. Еще один труп.

– Кто на этот раз?

– Маргарита Объячева. Жена хозяина.

– Убита?

– Возможно.

– Как?

– Не знаю. На теле видимых повреждений нет.

– Сколько же там осталось живых?

– Пятеро. Телохранитель, его жена, секретарша... Кстати, прекрасная девушка, красавица, умница...

– Остановись, Паша. Кто еще? – взмолился Шаланда.

– Друг семьи Вьюев и объячевский зек Скурыгин.

– Ты присматривай за ними.

– Твои ребята присматривают. Они надежные профессионалы, мимо них даже мышь не проскочит незамеченной. Птица не пролетит. Комар носа на подточит.

– Ладно, Паша. Я вот прикидываю, прикидываю... Осталось пятеро... Четверо из них наверняка убийцы... Они ведь не остановятся... Им следы надо заметать.

– Может, четверо убийц, но не исключено, что один... Может быть, в доме есть какая-нибудь потайная комната, в которой убийца и прячется? Будем думать. Что твой строитель? Как его... Вулых.

– Желает говорить с тобой.

– Да-а-а? – по-дурному заблажил Пафнутьев. – Созрел, значит.

– Чем-то ты ему приглянулся.

– Он мне тоже. Высылай машину за Маргаритой. Передавай большой привет ночным телезрителям.

– Может, подъедешь, выступишь?

– Да боюсь я их тут без присмотра оставлять! Боюсь! – признался Пафнутьев. – Приеду утром, а их уже трое осталось... Нет, Жора, не уговаривай. Кому-то на роду написано блистать в свете юпитеров, а кто-то должен вахтером служить, – жалостливо простонал Пафнутьев.

– Да, Паша, да! Кто для чего создан... С природой не поспоришь.

– Кстати, Худолей опять отличился.

– Все! Мне пора. О худолеевских подвигах расскажешь кому-нибудь другому.

– Я имею в виду, что он весь день не пьет. Ни капли в рот.

– Не верю! – заорал в трубку Шаланда и отключил телефон.

Снова и снова просчитывая события, случившиеся в объячевском доме, пытаясь понять суть происшедшего, Пафнутьев постоянно упирался в нечто необъяснимое – что произошло у строителей? Он мог понять поведение Вохмяниных, и Маргарита была ему понятна, и Света. Хотя и были к ней вопросы, недоумения, но по каким-то своим причинам он отодвигал Свету в сторонку – отойди, дескать, не мешай нашим серьезным разборкам.

Вьюев?

И с этим все в порядке, Пафнутьев мог предсказать его поведение, предвидеть решения – и спокойные, и истеричные, и попросту беспомощные.

Скурыгин становился все более спесивым, он возвращался в свой мир, где привык повелевать и решать судьбы. Так уж случилось, что судьбу его самого решил другой человек, и Скурыгину оставалось только подчиниться. Причем держался он не слишком твердо, не слишком, это Пафнутьев понял сразу. Чтобы без пыток, избиений, без голода дрогнуть и подписать все, что тебе подсовывают... Слабак этот Скурыгин. И все его высокомерие, какое-то больное, надсадное самолюбие, все только подтверждало – слабак.

– Мне нужно позвонить, – подошел он к Пафнутьеву через два часа. Я и об этом должен просить разрешения?

– Конечно. Но я разрешаю.

– Знаете... Мне уже расхотелось звонить.

– В таком случае ничем не могу помочь.

– Три месяца назад я пришел в этот дом с сотовым телефоном. Я могу затребовать его обратно?

– Затребовать, конечно, можете. Но получить – нет.

– Почему?

– А я не знаю, где он, куда вы его сунули! – расхохотался Пафнутьев, убеждаясь еще в одной закономерности – спесь и глупость идут рядом, да чего уж там: это проявление одного и того же человеческого качества – ограниченности.

– Я вижу, вам приятно видеть людей в дурацком положении? – спросил Скурыгин.

– Да. А вам?

Поперхнулся Скурыгин, закашлялся, хотел сказать что-то резкое, что сразу поставило бы на место эту прокурорскую крысу, но сдержался, взял себя в руки и промолчал. И правильно сделал. Таких людей Пафнутьев не любил и даже не боролся с этим своим чувством. В мимолетном споре Скурыгин поступил верно, грамотно. Но глупо и самонадеянно, более того, безрассудно он поступил часом позже – позвонил в свою контору, потребовал каких-то ответов, отчетов, кого-то пропесочил за нерадивость, кого-то сдержанно похвалил.

А напрасно, ох напрасно!

Не знал еще Скурыгин, насколько изменился его мир, насколько изменилось собственное положение в этом мире. Два месяца изоляции не проходят безнаказанно нигде, а уж тем более в том рискованном деле, которым он занимался. В течение следующего часа после его звонка о том, что он жив, здоров, что намерен вернуться и снова все взять в свои руки, о том, что он, как и прежде, тверд и решителен – обо всем этом уже знали его партнеры, конкуренты, соратники и прихлебатели.

А не надо бы, ох не надо!

Ну, да ладно, сделанного не вернешь, слово не воробей.

Главное в другом – и со Скурыгиным у Пафнутьева не было неясностей. Он этого человека видел и понимал до самого донышка. Затруднения и полная необъяснимость у Пафнутьева были связаны с Вулыхом и Петришко. Почему один убит, а второй сбежал? Как понимать миллион долларов, если Объячев год не платил им заработанных денег, ограничиваясь кормежкой и постелью? Правда, Шаланда сказал, что Вулых тронулся умом... Пафнутьев в это не верил. О строителях у него сложилось мнение, как о людях здоровых, выросших в ясных отношениях, в своих горах, окутанных чистым воздухом и ежедневной необходимостью зарабатывать на хлеб. Такие люди если и трогаются умом, то чаще это связано с потерей дома, семьи, близких людей, с потерей привычного образа жизни.

Но миллион долларов...

Это, конечно, серьезное обстоятельство. Такая куча денег может повредить любой разум, внести душевную сумятицу в самый сильный характер.

И Пафнутьев отправился в город на встречу с Вулыхом. Ничего не планируя и не намечая, он решил, что сообразит по ходу – что сказать, о чем спросить, какими словами.

Шаланда сидел в своем кабинете со всей монументальностью, которую только мог изобразить. Он уже видел себя на экране телевизора и, похоже, нравился себе. На нем была белоснежная рубашка, китель украшали подновленные колодки орденов и медалей – их у Шаланды оказалось на удивление много.

– Привет, Шаланда! – легкомысленно произнес Пафнутьев, сразу разрушая атмосферу неприступности. – Как поживаешь? Что новенького? Говорят, весна будет холодная и затяжная. Мне верные люди сказали. По секрету, конечно.

Шаланда не ответил. Посопел некоторое время, соображая, на какие пафнутьевские слова отвечать необходимо, а какие можно пропустить мимо ушей. И, решив, видимо, что тот не произнес ни единого серьезного слова, лишь буркнул недовольно:

– Привет.

– Говоришь, Вулых умом повредился?