Все оттенки боли

Только вот на вопрос, что происходило между ним и Теодорой Рихтер, Грин ответить не мог. И не хотел. Они кусали друг друга, то отстраняясь, то идя на сближение. Тео демонстрировала привычную холодность, а потом внезапно открывалась. Она казалась то нежной и беззащитной, то превращалась в железную леди. А он?

Он не имел никакого права думать о ней. И все же он здесь. Можно сколько угодно прикрываться расследованием, тем, что появилась ниточка, ведущая к Рихтерам, тем, что мисс Теодора снова в опасности, тем, что он ей нужен. Но истина всегда проста и до слез болезненна.

А состояла она в том, что за эти пару лет, за время восстановления после аварии, Аксель научился нуждаться в этой женщине. Странно звучит, конечно, но это было именно так. Научиться испытывать нехватку кого-то. Научиться признаваться себе в этом, проживать этот дискомфорт. Но да, ничего с ним не делать. Почти. А почему? Потому что у него не было права.

Аксель запустил пальцы в слегка отросшие волосы, взбил их и зачесал назад. Последний раз посмотрел на толпу и, кивнув охраннику, которому уже демонстрировал удостоверение, выданное Агентством, скользнул в клуб.

Сердце гулко стучало в груди.

Дональд Рихтер уже был внутри. Рядом с ним сидела красивая женщина, в которой Грин не без удивления узнал известную леди Треверберга – миссис Эллу Уильямс, жену министра здравоохранения, который уже объявил о своем стремлении занять кресло мэра. Отчаянный жест для жены политика – появиться в компании другого мужчины.

И только тут до Акселя дошло, что шло не так. На концерте не было СМИ. У входа в клуб еще сновали журналисты с камерами в бесплодных попытках поймать кого-то из гостей или саму Авирону. Но в зал их не пустили. Грин огляделся. Фотографов тоже почти не было – только один стоял у сцены, на нем был жилет с эмблемой клуба. Тоже маркетинговый ход? Выдадут централизованно сделанные фотографии?

Грин подошел к Дональду, намереваясь воспользоваться паузой перед концертом. Он не был уверен, что наутро Рихтер снова не испарится в очередной командировке, и решил, что лучшего времени, чтобы обозначить необходимость разговора, не представится.

– Добрый вечер, – негромко поздоровался Грин, – мистер Рихтер, миссис Уильямс.

Дональд вскинул на него холодный, такой знакомый (Теодора смотрела точно так же) взгляд и удивленно изогнул бровь.

– Чем обязан?

– Меня зовут Аксель Грин, мне нужно поговорить с вами. Наедине, если можно.

– Аксель Грин? – задумчиво переспросил Рихтер, почти незаметно сжимая ладонь Эллы, как будто умоляя ее остаться. Интересно. – Вы тот детектив, который спас мою дочь от похищения психопатом полтора года назад?

– Это я. Теперь я служу в другом учреждении, но по-прежнему расследую преступления. И одно из расследований, увы, привело меня к вам. Мне нужно поговорить с вами. Наедине, мистер Рихтер.

– Вы можете говорить открыто при ней. Элла – мой партнер и компаньон, у меня нет от нее секретов. Присаживайтесь. Есть минут пятнадцать до начала этого… шоу.

То, каким тоном Дональд произнес «шоу», пробудило в груди ледяную ярость. Интересно, если Рихтер настолько не одобряет выбор Теодоры, зачем он вообще здесь?

– Дональд, ты обещал мне быть терпеливым, – чуть слышно произнесла Элла, и вопрос снялся сам собой.

Она его уговорила.

К любовнице мужчины чаще прислушиваются, чем к доводам собственных дочерей.

– Вопросы деликатного свойства и касаются вашей семьи. Было бы лучше встретиться наедине и не перед концертом.

– Мистер Грин, или как вас теперь называть официально? У вас есть пятнадцать минут. Сейчас. Завтра я уеду на две недели. Ваше расследование может ждать?

– Нет, сэр.

– Вот видите. У вас нет другого варианта, так что я настаиваю, говорите здесь свободно или уходите. Что случилось? Мне не нравятся ваши намеки.

– Есть основания предполагать, что вам и вашей семье грозит опасность. История давняя, и я не уполномочен раскрывать детали, но должен спросить: работали ли вы или члены вашей семьи в сороковые и пятидесятые годы в Спутнике-7?

– В сороковые он назывался Объектом, – машинально поправил Рихтер. – Мой отец работал там, я вырос в этом городе. А что?

– На протяжении уже тридцати лет кто-то уничтожает всех ученых, которые имеют отношение к лабораторному комплексу, – тихо сказал Аксель, наклонившись к Дональду. – Ученых, их семьи, их потомков. Всех.

Рихтер, кажется, немного побледнел.

– То есть все эти суициды, аварии, исчезновения…

– Не несчастные случаи, верно. Как видите, нам нужно поговорить. И выделить на это несколько часов. Возможно, вы поможете найти убийцу.

– Убийцу? Это делает один человек?

Аксель не стал отвечать. Покачал головой, дернул плечом.

– Все сложно, мистер Рихтер. Вы можете задержаться в городе хотя бы на несколько часов? Я приеду к вам утром.

Дональд глубоко вздохнул и бросил обеспокоенный взгляд на сцену.

– Хорошо, я перенесу вылет. Мне не нравится то, что вы рассказали.

– Мне тоже. У вас хорошая охрана?

– Усилим, – холодно бросил Рихтер. – Но сразу скажу, я понятия не имею, кому это все нужно.

– Видимо, тем, кто пострадал в ходе работы ученых. Или нацистов.

Дональд крепче сжал руку Эллы, а та положила ладонь ему на плечо. Кажется, эти двое по-настоящему нуждались друг в друге. Аксель поспешил попрощаться и ушел на свое место, расположенное невдалеке от сцены, но у самой стены, чтобы никто на него не смотрел, а он сам мог видеть все помещение, и задумался. Первый контакт с отцом Теодоры прошел лучше, чем ожидалось. Удалось получить подтверждение принадлежности семьи Рихтеров к происходящему, но от этого стало только страшнее. Если до этого мгновения Аксель лишь опасался, что Тео может пострадать, то теперь был уверен – она нуждается в защите.

Только как обеспечить защиту человеку, который презирает его попытки и отмахивается от угроз, как от назойливой мухи? Будет невыносимо больно, если Теодора пострадает только потому, что воспринимает его действия как попытку от нее избавиться.

Он почти пообещал себе поговорить с ней, когда в клубе погас свет, а потом включилось мягкое камерное освещение сцены. Стало тихо. Программа началась.

IV

С первыми звуками музыки Грин сосредоточился на сцене, не забывая, однако, время от времени оглядывать зал. Гости сидели за столиками на диванчиках, приплясывали на танцполе. Мужчины, женщины, девушки, молодые парни. Здесь как будто собрался весь Треверберг. И только сейчас, когда за диджейским пультом появился Корсар, по-прежнему держась в тени, как на баннере, а толпа взывала, до Акселя начало доходить, что город ждал возвращения певицы после полутора лет перерыва. Очень ждал.

А когда она сама, облаченная в длинное белое платье из гладкого шелка, облегающее фигуру и расходящееся книзу свободной юбкой, появилась как будто из ниоткуда и подошла к микрофону, толпа начала скандировать ее имя, топать ногами и кричать. Это походило на безумие. Полнейшее безумие!

Теодора не сняла с лица ленту, закрывающую глаза, словно полумаска, – так Авирона выступала еще тогда. Она подняла руку ладонью к залу, и публика тут же стихла, пожирая ее глазами.

Аксель тоже смотрел.