Все женщины - химеры

Я отрубил связь, Мариэтта ядовито усмехнулась.

–  Двое лишних вдувабельных, надо идти.

–  Зачем мне коржики, когда рядом пирожок?

–  А вдруг и там сладкие пирожки?

–  Тогда здесь тортик, - заявил я.
– Ты все еще мой психологический портрет дорисовываешь? Брось, я хочу остаться загадкой. Таинственным незнакомцем из ночи.

–  А вот наше полицейское управление не хочет, - пояснила она.
– У нас все тайны должны быть раскрыты.

–  Не дамся, - заверил я.
– Ты ведь только из-за этого меня в постели мнешь и тискаешь? Вот и буду держаться как можно дольше.

Она проворчала довольным голосом:

–  Оказывается, ты способен и на оригинальные комплименты…

Я вспомнил одну из жарких дискуссий трансгуманистов, где Данила объяснял всю эту терпимость к геям, педофилам и зоофилам, к самым разным перверсиям именно стратегией победного шествия к сингулярности. Дескать, нужно чем угодно занять этих придурков, лишь бы хоть как-то работали и не воевали. Нужно выиграть еще хотя бы два десятка лет без катаклизмов, и мир станет таким, что войны и катаклизмы станут невозможны, а мы все придем к сингулярности и постчеловечеству.

Мариэтта буркнула:

–  Ну вот, харя снова другая. Ничего, скоро мы и мысли научимся записывать!

–  Не успеете, - сказал я.

Не знаю, как она истолковала, но впереди уже показалась караульная будка въезда в коттеджный поселок, я почти ощутил, как нас обшаривают незримые лучи охранной системы, прощупывают и определяют, нет ли оружия, а если есть, как вон у Мариэтты, то на кого зарегистрировано и есть ли у нее разрешение носить при себе и в нашем поселке.

Дома, сбросив форму полицейского, она заодно сняла и кобуру с пистолетом, в одних прозрачных трусиках взялась готовить на кухне ужин.

Яшка спит на диване, но услышал звяканье посуды, что значит - кормить будут, ринулся к нам, попытался красиво спрыгнуть, но позорно брякнулся, обиженно нявкнул, но мужественно вскочил и заковылял ко мне на ручки.

–  Бряконявка какая-то, - прокомментировала Мариэтта, - бряк, нявк, ну что за крокодил недоразитый?

–  Няшка мой, - сказал я гордо.
– Правда, он няшистый?

–  Фу, - ответила она.

Я кивнул в сторону ее грозного оружия, что осталось на вешалке у входа.

–  А если снова нападут?

Она ответила, не поворачивая головы:

–  Защитишь себя, заодно и меня. Культурист ты мой. Или культурник?

–  А вдруг не сумею?

–  Сумеешь, - ответила она.
– Психолог сказал сегодня, в тебе просыпается нечто неандерталье.

Я насторожился.

–  В смысле?

–  Будешь защищать не только себя, - объяснила она, - но и меня, хотя это может показаться оскорбительным… если учитывать, что я женщина. Но если считать меня просто напарником, как вот мы с Синенко, то ничего обидного нет. Но с тобой мы не напарники…

–  Значит, - сказал я с иронией, - буду защищать тебя, как самец самку?

Она ответила с неопределенностью:

–  Процент вероятности невелик, но он быстро растет. С того первого замера! Помнишь, после схватки в складе твой психологический портрет составили очень тщательно.

–  И сильно изменилось?
– спросил я с интересом.

–  Всего на два процента, - сообщила она, - но это уже красная тревога для психологов. Они говорят, так быстро не бывает.

–  Ошибка, - сказал я уверенно.
– Любая техника дает сбой, а интерпретаторы - тем более. Их всех купил госдеп.

–  Да, - согласилась она, - ошибки бывают. Но я смотрю, ты весь - большая ошибка.

–  Еще какая, - согласился я.
– Ладно, я в душ. Смою с себя ошибочное.

Она крикнула вслед:

–  Не старайся слишком. Как неандерталец, ты интереснее!

Я поднял руку задернуть занавеску, что защитит комнату от разбрызгивающихся струй воды, запоздало вспомнил о новой системе воздушного заслона. Ни одна капля не вылетит за пределы, мир меняется стремительно, но история цивилизации совершила круг, и вот мы уже снова язычники, хоть и на более высокой технологической ступени. У нас нет запретов, кроме тех, что вредят обществу, а так само общество предоставило человеку полнейшую свободу, особенно в половой сфере, когда снова можно совокупляться с кем угодно, не обращая внимания ни на пол, ни на возраст, ни на принадлежность к животному миру.

Даже самые твердые консерваторы махнули рукой, все равно мы уже в предсингулярье, скоро начнется полная переделка наших тел, многие секс вообще из жизни исключат, оставив его животным, а сами сможем получать радости и повыше, и поизысканнее, и помощнее.

Так что Мариэтта просто помнит, что пока что вынужденно живет в этом теле. Потому и приходится отзываться на биологический зов организма: кормить, выводить отходы и удовлетворять сексуальные потребности, но потом можно будет постепенно, сперва по частям, заменить на что-то более совершенное.

Над этим в поте лица пашут, мелькнула у меня мысль, «Скальгрим», «Гиацинт» и еще сотня подобных им корпораций. Стараются опередить друг друга всеми способами, ибо тому, кто придет к финишу первым, - не просто пряник, а все пряники. Или по меньшей мере на выбор.

Мы помним чемпионов, а тех, кто пришел вторым на долю секунды позже, уже никто не знает, потому и такая борьба, когда подсматривание, подслушивание, похищения, даже убийства, только бы притормозить конкурента…

Всевозможные девайсы управляют протезами, а вот- вот более мощные чипы вживят в мозг, где смогут неизмеримо усиливать возможности человека… что уже перестанет быть человеком.

После душевой я вытерся и, одевшись, сел на диван к телевизору, но включать не стал, а Мариэтта позвала с кухни:

–  Готов?

–  Уже раздеваюсь, - крикнул я.

–  Все мужчины дураки, - заявила она.
– Я спрашиваю, готов к ужину?

–  Тогда одеваюсь, - ответил я, не поднимаясь с дивана.

–  Это необязательно, - крикнула она.
– Здесь тепло.

–  А костюм?
– спросил я с достоинством.
– А галстук?… Раньше всегда переодевались по сигналу перед обедом и перед ужином.

Она громко фыркнула.

–  Ну да, тогда и в постель одевались.

На обеденном столе на двух просторных тарелках победно пламенеют большие куски мяса на широких листьях какого-то бурьяна, который придется съесть, теперь это модно, а еще там масса оливок, которые у нас упорно называют маслинами, ломтики мандаринов, хурма и какие-то мелкие орешки.

Мариэтта смотрит гордо, это значит, надо выдавить какую-то похвалу, я промямлил с натугой:

–  Ого, как красиво!… И наверное, вкусно. У меня уже слюнки текут… классные сиськи…