Встреча в Тельгте. Головорожденные, или Немцы вымирают. Крик жерлянки. Рассказы. Поэзия. Публицистика
Шрифт:
Как умел, тогда я попробовал перевести это на наш язык, Аннабел Ли хотелось сделать нашей. Это было первым моим переводом:
Ты жила среди неба, посреди безалаберной
гонобобельно-синей земли.
Вы встречались в Алабино с подмосковной сомнамбулой?
Но я звал тебя Аннабел Ли.
Ты не ангел была. У тебя были алиби.
Сто свидетелей в этом прошли.
Называли тебя отключенною падалью.
За твои альбиносово-белые бровки,
за небесные взоры твои,
и за то, что от неба была полукровкой,
я назвал тебя Аннабел Ли.
Жизнь достала ножом до сердечного клапана.
Девальвированы соловьи.
Но навеки в Алабино на дубу нацарапана
твоя кличка — Аннабел Ли.
Увы, Эдгар По во всем этом не был виноват, ему не снился наш гонобобель, эти синие водянистые северные ягоды, старшие сестры черники, с туманной поволокой, как на морской плашке Билибина. Но именно в них голубело имя.
Годы, годы прошли.
И надо же, с тем же именем на губах бродил по городу, тогда носившему название Данциг, полуголодный парень, потом ставший крупнейшим писателем, этот немецкий подросток, подумать только, и он тоже из клуба Аннабел Ли!
Я перевел эти стихи.
Посмотрим, чем стала она, фрау Аннабел Грасс.
Дряблая вишня, падалица, стала под пером нашего поэта метафорой загадочной Аннабел Ли, одной из самых таинственных и влекущих теней прошлой культуры.
Эти стихи могли бы быть написаны сегодняшним Лопахиным. Это его счеты с вишневым садом. Так Достоевский породил капитана Лебядкина, а тот в свою очередь зазвучал в голосе раннего Заболоцкого, который в молодости полемически заявлял, что Лебядкин его любимый поэт.
Аннабел Ли! Гюнтер Грасс как черт ладана боится этого навязчивого имени, отмахивается от него, его тошнит от сентиментальности завравшихся отцов, от этой тухлой, залапанной, проституированной Аннабел Ли — прошлой культуры, прогнившей истории, он ненавидит ее. И не может отречься и вынужден повторять: «Аннабел Ли! Аннабел Ли!» Я хочу спросить его, что значит для него Аннабел Ли — захватанная красота? Мировая культура? Агония кончающегося века? Субстанция с пошлым названием «душа»?
Но гудит автобус. Нас опять куда-то везут.
Грасс ворчит и ставит точку. Убирает меня в планшет, больно спрессовывая между двумя металлическими пластинами.
Андрей Вознесенский
Из сборника
«ПРЕИМУЩЕСТВА ВОЗДУШНЫХ КУР»
Перевод В. Куприянова
КО ВСЕМ САДОВНИКАМ
Почему вы хотите мне запретить есть мясо?
Теперь вы приходите с цветами,
готовите
мне астры,как будто привкус осени не навяз на зубах.
Оставьте в саду фиалки.
Разве не горек миндаль,
газометр,
на вашем языке пирог,
вы его нарезаете мне,
пока я не потребую молока.
Вы говорите: овощи —
и продаете мне килограммами розы.
Здоровье, вы говорите, имея в виду тюльпаны.
И я должен эту отраву,
связанную в букеты,
сдабривать солью?
Я должен погибнуть от ландышей?
И лилии на моей могиле —
кто спасет меня от вегетарианцев?
Дайте мне поесть мяса.
Оставьте наедине с костью,
пусть она, стыд потеряв, обнажится.
Лишь когда отодвину тарелку
и громко восславлю волов,
лишь тогда распахните сады,
чтобы мог я купить цветы —
мне приятно видеть, как они вянут.
ДОЛЯ ПРОРОКОВ
Когда саранча напала на город,
мы остались без молока, задохлась газета,
отворили темницы и волю дали пророкам.
Они высыпали на улицы, 3800 пророков.
Им дали вслух поговорить и досыта наесться
этой серой скачущей массой,
ставшей для нас напастью.
Как и следовало ожидать —
появилось опять молоко, вздохнула газета,
пророков вернули в темницы.
КРЕДО
Моя комната тише воды,
сама кротость, и сигарета
так мистична, что никто не посмеет
здесь повысить квартплату
или спросить меня о жене.
Вчера после смерти мухи
я понял без календаря,
что учитель танцев, октябрь,
склонился, мне предлагая запретные снимки.
Я гостей принимаю за дверью,