Всячина
Шрифт:
– Государство, - скажу.
– Это я.
Паузу сделаю специально, чтобы чуть-чуть посмеялись. Добавлю:
– И вот они, мои боевые товарищи - они тоже наше государство.
Напомню определение, что государство - это аппарат насилия, это армия и полиция, это и так далее... Так вот мы - и есть государство. Мы - армия. И законы, следовательно, устанавливаем мы, а не кто-то - нам.
А дальше скажу, как говорил и предыдущим:
– Мы победили не для них, которые там по кабакам и барам сидели, а для себя. Потому что или наша победа - или наша смерть. И вот мы победили. Неужели же - для них? Вот для тех? А самим теперь - по домам, искать работу и завидовать
– А потому, - скажу.
– Заряжай, братцы. Будем учить любить своё государство. То есть, нас с вами.
И ребята зарядят, а потом бухнут вот туда, через высотки, в самую серединку. Там будет рваться и дымить. И это будет правильно.
Потому что - победа.
Потому что - мир.
Подарки надо дарить
– А что это у тебя в сумке?
Они были знакомы уже целых два месяца. Перед самым Новым годом на мультфильмовом показе в центральном кинотеатре в темноте и духоте зала пересеклись их пути, и вдруг что-то ударило, встряхнуло и перевернуло обоих.
Ну, она-то - дело понятное. Шестнадцать лет - страшный возраст. С одной стороны, вечная неуверенность в себе и постоянное оглядывание по сторонам - как принимают, как смотрят, как и что говорят. С другой - вечный (на ближайшее время) оптимизм и вера в будущее, в котором, наверняка, потому что не может быть иначе, будет всё-всё-всё и обязательно сразу. И еще в шестнадцать, бывает, еще верят в сказки и принцев на белых конях.
А ему в этом году, который начался после новогодья, стукнет сороковник. Осенью - стукнет. С размаху, да по голове. Развод прошел тихо и без скандалов еще три года назад. И теперь он "жил в свое удовольствие", как раз за разом хвастался друзьям при редких встречах. Редких, потому что они-то, друзья его, жили с как раз с семьями, и время свое делили, как положено. То есть, большая часть - семье, а к другу, которому в этом году сороковник - это уж как там получится.
Он, отсидевшись в одиночестве в съемной однушке на тихой окраине, отдышавшись, начал уже потихоньку выползать в люди, шарахаясь превентивно от энергичных и напористых женщин на своей работе. Театры, концерты, ресторан - иногда, просто чтобы с удовольствием и качественно поесть и выпить. Вот, увидел рекламу ретроспективы старых мультфильмов, решил посмотреть.
Они сидели рядом в полупустом зале. Худенькая школьница, прогуливающая уроки - черное пальто, черные высокие ботинки на толстой тяжелой подошве, длинный черный шарф на шее, черная шляпа на голове - ей говорили, что женщины не снимают головного убора в помещении - черные траурные тени на веках. Полноватый и седоватый какой-то потертый мужик, которому в этом году стукнет сороковник, работающий по свободному графику, а часто просто удаленно, прямо из квартиры. Серая куртка, серый свитер под горло, серые потертые зимние джинсы, серые с синевой мешки под глазами - он пил пиво на ужин.
Ну, вот, в принципе, и все.
Они смеялись вместе и грустили на одних и тех же кадрах. А она раз даже прослезилась - девчонка. Он же сдержался - все-таки он был мужчиной. Бросали реплики, сначала просто так, в воздух, потом шепотом переговаривались. Он хвастался, что видел эти мультфильмы в давнем детстве. А у нее это и было еще оно самое - детство. Он не спрашивал, почему она не в школе. Она не спрашивала, сколько дяде лет. Просто даже и не интересно это ей было.
Потом он проводил ее до метро. Потому что темнело.
А она
проводила его до дома - они как раз начали говорить о школе, и он вспоминал, как ему там было плохо, и заодно рассказывал, как здорово после школы было в институте.А потом он проводил ее до метро. Оказалось, что он столько много разного интересного мог рассказать - просто, наверное, намолчался за три года.
В общем, на следующий день они нашли друг друга в Интернете, и оказалось, что общие интересы могут быть даже у настолько разных людей - шестнадцатилетней школьницы и одинокого мужика, которому осенью должен был стукнуть сороковник.
И вот только не надо, что, мол, одиноким мужикам только одно нужно. Особенно от шестнадцатилетних девушек. Он даже и не думал об этом. Это как-то даже неудобно было - думать такое всякое. Она же, если посчитать, могла быть его дочкой. Симпатичной такой и умной дочкой. Оценки в школе - это же не показатель ума, он-то знал это наверняка.
Разницу в годах иногда высчитывал в уме именно он, посмеиваясь сам над собой.
Ей-то с самого начала было наплевать на его возраст. Тут ведь другое - какое-то общее в мыслях, словах. Что-то в словах, в построении фраз. И еще туалетная вода у него прикольная. Вкусно пахнущая.
В общем, два месяца пролетели, как и не было их. И как-то даже скучно было, если пару дней не виделись и не перекидывались хоть просто улыбкой. Это же не свидание какое-нибудь, а просто можно в метро пересечься. Или вот она могла подойти к офису, где он у клиентов был, дождаться, а потом в ногу, держась за руки, с разговорами и смехом, пешком - к дальнему метро.
И вот сегодня:
– Что это у тебя в сумке?
– Увидел! Глазастый какой!
– она смеялась, а сама доставала что-то большое, совала ему в руку и отворачивалась в смущении.
На глиняном плоском листе кувшинки в виде сердца сидела большая добрая глазастая и очкастая глиняная черепаха. А вокруг нее вились яркие красные буквы: "Я с тебя тащусь".
– Кхм, - кашлянул он, не зная, что тут сказать.
– А у тебя очки что ли есть?
– Есть, только я их не люблю!
– сказала она нейтрально.
Тут он должен был спросить, а кого же она тогда любит, и она сказала бы, смеясь, что его, и все бы продолжалось так здорово, весело и даже где-то счастливо. Но он не спросил, а просто аккуратно и бережно умостил черепаху в свой большой карман. Сам же кинулся к ближайшему сувенирному киоску и тут же вернулся, торжественно вручив ей ответный подарок.
На большом красном плюшевом мягком сердце сидела улыбчивая зубастая серая мышь.
– Вот, - сказал он.
– Это я?
– удивилась она.
– Это я чего такое тут делаю?
– На сердце сидишь. Прижилась вот.
В общем, день был добрым и веселым. А потом еще день и еще день. Черепаха поселилась у него дома на мониторе, и он с ней разговаривал, проговаривая вслух то, что набирали руки в окне мессенджера. А у нее на столе слева лежало сердце. И мышь скалилась белыми зубами.
Мама спрашивала, кто из мальчишек подарил такую жуть. Но кто и когда говорил мамам правду?
А закончилось все в один день как-то совершенно по-дурацки. Хотя, если подумать, так вроде и правильно все закончилось, вовремя.
Просто вечером она написала:
– А чего это ты меня не поздравляешь и не даришь ничего сегодня?
И рассерженную красную рожицу присовокупила.
А он не понял:
– С чем?
– Блин! С Восьмым марта! С международным женским днем!
– Да какая ты женщина!
– написал он и сбоку выложил смайл в виде валяющегося со смеху головастика.