Всячина

– Сколько человек с ним было?

И опять правильный вопрос. Однажды спросили: был ли он один. Тогда я тоже смеялся. Потому что представил, как один идет через пустыню. Как одного пропускают в город. Так не бывает, поэтому вопрос был смешной.

– Было пять. Он шестой. Полдюжины - хорошее число.

– Сколько было рыжих?

– Один.

– Их принимали в этом зале?

– Нет.

– Они были в большом зале?

– Да.

Большой зал - это место, где собираются все. В тот раз собрали всех. Я сидел в углу и смотрел. Еще я считал. Там были развешаны масляные лампы. Их было восемнадцать, то есть три раза по шесть. Потому что зал очень большой и совсем без окон. Он внизу, под землей.

– Сколько ламп освещали зал?

– Восемнадцать.

– Сколько ступеней ведет в зал?

– Тридцать шесть.

Я говорил, не вспоминая, как будто даже не думал. Так я могу отвечать долго. Сам собой включался мозг. Он помнил все. Все, что я когда-нибудь видел или слышал. Я мог как бы забыть, но мозг все равно помнит. Главное - правильно спросить. В этом была моя польза. Потому что это был мой мозг.

Я пил сладкую каву, жевал вкусный сладкий пряник и говорил. Я даже точно не знаю, что я еще им говорил. Тут главное - чтобы были правильные вопросы. Я даже мог бы пересказать все слова. Все, которые были сказаны тогда, сто шестьдесят пять дней назад. Только я не мог повторить голос. Все-таки я не механизм, а человек. Это старинные механизмы раньше могли не только повторить все сказанное, но и подделать голос. Я так не умею.

Тут принесли фрукты и орехи в меду. Я люблю орехи в меду и фрукты. Только не все. Мне нравятся груши и дыни. Они сладкие и сочные.

Мы стали есть фрукты и орехи. Яблоки мне совсем не положили, зато отрезали самый большой кусок дыни. Это хорошо. Хорошая сестра.

Старший брат разговаривал со старшим из этих чужих. Мне не надо было вслушиваться. Я все равно все запомню. Я даже запомню, сколько бусин в четках этого чужого, которые он постоянно перебирает. И его самого я теперь запомню.

Я полезный. Я все и всегда запоминаю.

Старший брат жалеет меня. Он специально делает передышки. И еще он не каждый раз зовет меня на всякие встречи. Потому что я такой один. Других, как я, у них просто нет. Говорят, нам предлагали много продуктов за то, чтобы возить меня в пустыню к племенам и там запоминать их легенды и песни. Но старший брат сразу отказался. Он сказал, а я это запомнил.

Я - тот, кто хранит все договора. Я - летопись нашего племени. Я - память нашего народа.

Он говорил, и я слышал это. Я запомнил это. И мне было хорошо и очень приятно.

Рыжая девушка снова наклонилась ко мне и вытерла мне руки теплым влажным полотенцем. Она мне нравится. Надо будет сказать, чтобы ее привели ко мне.

Ко мне всегда водят тех, кого я скажу.

Старший брат говорит, что мне нужен наследник. Наследник - смешное слово. Оно меня смешит. Но оно интересное и странное. Его можно думать.

Меня всегда смешат. И еще кормят. За мной ухаживают.

Я полезный.

Половинка

И еще один этаж. Давай-давай-давай... На площадке передохнем, как дотащим.

– Уносите свою мебель! Вы мешаете жильцам!

– Ладно, ладно, мамаша, не шумите. Это мы тут нашего командира перевозим.

Увидев погоны, злобная старушка сразу стала улыбаться и усиленно жалеть "бедных солдатиков". Теперь, небось, целую неделю на почерневшей от времени скамеечке, что вкопана у подъезда, будет обсуждать с такими же старушками, какие все-таки гады, эти отцы-командиры. Как они эксплуатируют труд своих солдат. Что солдаты - мы, то есть, это для них просто, как рабы настоящие. Старая она, дурная... Да мы на самом деле просто рвались в добровольцы, лишь бы из части выпустили. Увольнительную не дождаться, служба посменная, между сменами сплошные учения строевые, да боевые. А тут - целый день фактически на воле. Даже без пилоток - оставили их в машине. И расстегнулись чуть не до пупа, потому что жарко. А капитан на это - ни слова. Не требует, чтобы застегнулись, чтобы головной убор и прочее отдание чести.

И весна на улице... Ах, какая весна! Черемуховая, а то ли сиреневая, даже и не понять, сладко пахнущая, кружащая голову.

Вот в городке у нас ничего такого пахучего нет. Есть черный асфальт, размеченный белыми полосами и стрелками. По полосам строимся, по стрелкам поворачиваем на строевых смотрах.

А еще тут, на воле, ходят девушки. Вот если бы они в этом подъезде ходили, так мы бы их просто донесли до самого верха хоть даже на этом тяжеленном старом диване. А раз нет их, так остановимся и передохнем, вытирая пот рукавами.

– Слышь, Длинный, а чего он в старье таком квартиру получил? В новых домах всегда лифты есть, и даже грузовые бывают!

Длинный - это я. Но это не кличка, это просто он так говорит, факт констатирует. Я просто в строю стою самым правым. Сразу за сержантом. Вот сержант у нас как раз маленький. Это его немного расстраивает, чувствую. Поэтому он всегда ходит прямой, как лом проглотивший, и пытается смотреть на всех чуть сверху. Это у него не получается. Я слышал, он собирается потом в училище. Конечно, когда до полковника дорастет, сразу все станут ниже. А пока сержант - пусть уж так, пусть потерпит немного.

Сержант наш не потеет, стоит внизу у машины, чтобы не позарился кто на капитанское добро. А мы, значит, таскаем мебель и прочие шмотки.

Я знаю, что капитан наш уже давно в армии капитанит. Ему просто не дают нового звания, потому что нет должности для него подходящей. Он так и ходит с четырьмя звездочками на погоне, так и ездит по всей стране, из одной части в другую. Но нигде и никто не повышает его, не дает подняться до одной большой.

А он к тому же не один мотается. С ним жена, уже немного увядшая на вид, в мелкой сеточке морщин к своим тридцати, с прищуром постоянным. А еще - бабка какая-то. Это, наверное, мать жены. Или его собственная, что ли? Вот, возит с собой. Как и старые вещи, и мебель уже накопленную.

Это у меня в голове сидит такой злой человечек и иногда подсказывает злые мысли. Я сам не думал о том, что мебель старую можно выкинуть, и старушка, мол, не нужна, как и та мебель. Это он, злобный мой, подсказывает, хихикая. А я хихикаю в ответ, не сдержавшись.

– Что подумал, Длинный? Ну, колись, колись...

Я рассказываю эту свою мысль, что капитан, мол, капитанит и таскает старую мебель и ненужную старуху, а можно было и освободиться давно, и все подхватывают хохот. Потому что помнят старый пошлый анекдот про Вовочку и про "годную" старушку. Ржут, как ненормальные. Нам же посмеяться - как отдохнуть.

Наверху распахивается дверь:

– Бойцы, что за... Вас сюда для зачем или что-почему, а? Вы тут, где и как? По строевой соскучились? Или кроссы очень нравятся?

Строевая подготовка нам не любится, и кроссы совсем не нравятся. Тем более, армейские кроссы - в полной боевой, да с патронными ящиками. Поэтому все резко затыкаются, кто-то показывает мне кулак, и мы впрягаемся в неподъемный диван.

Диван - ладно. Тяжелый, неуклюжий, но всей толпой мы его наверх затаскиваем. Вот книги, увязанные пачками килограммов по десять, да вот мелочь всякая, что не возьмешь сразу, а надо отдельно каждую вещь... Лампа, например, со стеклянным белым матовым абажуром. Полки стеклянные в шкаф. Какое-то блюдо с непонятным рисунком. Большое, неуклюжее. Все это надо поднять пешком на пятый этаж, а потом вернуться и получить от сержанта новую порцию груза. Мы, как муравьи, снуем вверх-вниз, сталкиваясь на поворотах узкой лестницы, обтирая стены плечами.