Вторая любовь

Несмотря на свое пасторально идиллическое спокойствие, Мидоулэйк-фарм превратился в одну огромную камеру пыток. Каждая комната, укромный уголок или трещина пробуждали воспоминания. От них невозможно было убежать. Все напоминало о Фредди.

Временами она могла поклясться, что слышит его шаги по ступеням или видит его уголком глаза. Но стоило ей оглянуться, никого не было.

Иногда Дороти-Энн сама забывалась. Не подумав, она ставила лишний прибор на стол. Или вдруг ловила себя на том, что говорит конюху, чтобы тот оседлал лошадь хозяина. Она даже окликнула его из ванной:

— Фредди! Ты не принесешь мне еще одно полотенце?

И потом женщина спохватывалась, вспоминала, что его больше нет, что земля поглотила его, и он никогда больше не переступит через порог комнаты.

«Я вдова», — приходилось ей все время напоминать себе.

Вдова. Какое ужасное слово. Оно заставляло ее почувствовать себя странно запятнанной, словно она стала носительницей страшной, заразной болезни.

Предполагается, что вдовы должны быть старыми. А мне только тридцать один. Как я могу быть вдовой, если я так молода?

Венеция жила в комнате для гостей, управляясь с делами в офисе по факсу и телефону. Утешала, как могла. Подозревала, что Дороти-Энн хочется погоревать в одиночестве, но хотела быть рядом, просто на всякий случай.

Как-то утром, проходя мимо открытой двери в хозяйскую спальню, Венеция увидела, как ее подруга прижимает к лицу одежду Фредди, вдыхая сохранившийся запах.

У Венеции чуть не разорвалось сердце. «Бедняжка, — думала она, тихонько проходя мимо, чтобы Дороти-Энн не заметила ее. — Если бы я только могла ей помочь».

И дело нашлось.

В тот же день, попозже, Венеция села рядом с Дороти-Энн.

— Рождество не за горами, дорогая, — сказала она. — Дети ждут елку.

— Фредди поставит… — начала было Дороти-Энн, спохватилась, закрыла лицо руками и заплакала.

Негритянка обняла ее.

— Милая, — тихонько заговорила она, — Фредди умер. Тебе надо с этим смириться.

Дороти-Энн чуть кивнула, но плакать не перестала.

— Жизнь продолжается, — заметила Венеция.

Но Дороти-Энн лучше было знать. Нет. Жизнь не продолжается. Она резко остановилась. Длится только боль.

Венеция посидела с ней немного, а потом пошла искать экономку.

— Какую елку здесь обычно ставят?

— Восьмифутовую, породы Дуглас.

— Отлично.

Венеция оделась, взяла в гараже «джип чероки» и поехала искать елку.

— Скажите мне, ровно ли он прикреплен.

Это происходило на следующий день. Венеция собрала детей, чтобы они помогли нарядить елку.

Три пары глаз взглянули вверх. Негритянка стояла на лестнице и прилаживала на макушке изысканного ангела в стиле барокко. Это была старинная игрушка из папье-маше из Южной Германии — по серому шелку золотое кружево, большие золотые крылья и проволочный нимб. Ангел был сделан настолько красиво, как-будто его место в какой-нибудь церкви в стиле рококо.

— Мне кажется, нормально, — без всякого интереса отозвался Фред, пожимая плечами и встряхивая головой в привычной манере, чтобы убрать волосы с лица.

— Нет, не нормально, — выпалил Зак, — а криво!

— Ты косой, — фыркнула Лиз, — все в порядке.

— Сама такая! Спроси мамочку. Ммамочка! Ведь криво, правда?

Зак с мольбой обернулся к Дороти-Энн, достающей хрупкое стеклянное украшение из его гнездышка, выстланного мягкой бумагой. Это была райская птица викторианской эпохи с настоящими перьями, которую они с Фредди раскопали в Лондоне на «блошином» рынке.

«Во время нашей первой совместной поездки за границу», — вспомнила она и испытала острую боль.

— Мамочка! — заныл Зак, нетерпеливо топая ногой.

— Эй, ребята! — Венеция хлопнула в ладоши, чтобы привлечь их внимание. — Ну-ка убавьте громкость, а? Вот что я вам скажу. Раз наша девочка решила, что ангел укреплен прямо, значит так тому и быть.

И она начала спускаться с лестницы.

— Нет, криво! — заорал Зак.

Няня Флорри, появившаяся из смежной комнаты, прикрикнула:

— Ради Бога, парень! Успокоишься ты или нет?

Но Зак и не собирался этого делать. Хотя на первый взгляд трагедия больше отразилась на матери, чем на детях, но соединенный эффект от потери, печали и ярости взял верх. Теперь их подавляемый гнев вырвался наружу, словно гной из зловонной, воспалившейся раны.

— Криво! Криво! Папочка никогда не прикреплял его криво! Если бы папочка был здесь…

— Прекрати! — хриплым шепотом приказала Дороти-Энн.

Ее лицо посерело, у нее тряслись руки. Стеклянная птица вырвалась у нее из пальцев, упала на пол и разбилась.

— Нет! — выдохнула она. — Только не птица…

Дороти-Энн отшатнулась от осколков, разбитое украшение символизировало разбитую семью и одновременно жестоко, насмешливо напоминало о прошедших веселых праздниках Рождества.

— Видишь, что ты наделал? — прошипела Лиз, толкая братишку локтем. — Ты расстроил маму. Господи. Ты еще такой дурак.

— Неправда! Неправда!

— Правда!

— Неправда!

— О-ох! — вступила няня Флорри. — Нашли время ругаться. — Она погрозила им пальцем. — Вам обоим следует получше себя вести и слушаться няню, а не то Санта не принесет вам подарков! — мрачно предсказала она.

— Санта! — насмешливо фыркнул Фред. — Даже Зак уже достаточно взрослый, чтобы верить в эту чушь. Папа с мамой покупают подарки.

— Неправда! — завопил Зак, его огромные голубые глаза наполнились слезами, короткие ручки молотили воздух, без всякого эффекта шлепая и колотя старшего брата. — Врун! Санта их приносит! Сам увидишь. Санта снова принесет их в этом году…

Зазвонил телефон, заставив его замолчать, словно школьный звонок.

— Я возьму трубку, — заявила Венеция, возблагодарив про себя Бога за то, что это так успокоило детей. Она слезла с лестницы, босиком торопливо прошла к телефону и ответила после четвертого звонка.

— Алло?

Это оказался Дерек Флитвуд, звонивший из Манхэттена.

— Подожди минутку, — велела ему Венеция.

Она взяла переносную трубку в столовую, слушая по пути, как в радиотелефоне щелкают помехи. Закрыв дверь, негритянка подвинула себе стул и утомленно села, оперевшись локтем о стол.