Вторая половина книги
Шрифт:
Император знаком выразил свое согласие: действительно, законы язычников были чрезвычайно жестоки, и в данном случае требование истца находилось в полном с ними соответствии.
Но тут в спор вступил тот самый старец из Святой Земли. Был он, судя по длинной седой бороде, и правда весьма стар; сказать же о нем что-то еще возможности не представлялось, ибо старец кутался в длинный до пола просторный шерстяной плащ, а голову ему покрывала вязаная из верблюжьей шерсти шапка. То, что он надвинул шапку на самые глаза, то, как он кутался в теплый плащ, свидетельствовало, что климат римский казался ему весьма суровым – суровее, нежели климат его родной Иудеи. Так он и сказал императору, начиная свою речь, напомнив,
Император от напоминания о его победах пришел в хорошее расположение духа и далее слушал старца с доброжелательным интересом.
Старец же обратился к обвинителю:
«Скажи-ка, почтенный Армилус, разве законы указывают на лишение должника жизни?»
Армилус вынужден был признать, что об этом законы не говорят.
«Следовательно, лишение жизни ответчика окажется нарушением закона?»
Армилус не ответил, но император согласился с рассуждениями старца.
«Видишь, Армилус, ты говоришь об отсечении небольшой части тела, но ведь это может привести к смерти! Не лучше ли отказаться от такого понимания закона и постараться прийти к соглашению? Например, принять предложение родных должника, готовых возместить его долг уже через неделю?»
«Ни за что! – вскричал ростовщик. – Пусть я лишусь прибыли, но накажу этого иудея!»
«Так вот оно что! – воскликнул старец, обращаясь к императору. – Так обвинитель жаждет мести, а не справедливости! И месть связана с тем, что должник – иудей! Но милостивый император Титус в равной степени благоволит ко всем народам, признавшим власть Рима, разве не так?»
Император кивнул. Армилус поспешно сказал:
«Разумеется, я всего лишь хочу справедливости и соблюдения законов! И я считаю верность законам более важным, чем получение денег!»
И вновь император кивнул. Как уже было сказано, Титус хотел выглядеть и милостивым, и справедливым.
Старец сказал: «Ты прав, ростовщик. Император Титус – справедлив. А справедливость подразумевает строгое соблюдение законов».
Услышав эти слова, ответчик пал духом, а истец, напротив, возрадовался. Он уже направился было к ответчику, чтобы вести его на рыночную площадь, как вдруг старец из Явне вновь заговорил. На этот раз он обратился к императору.
«Государь! – сказал он. – Сказано ли в законе, сколько крови должен потерять неисправимый должник, когда ему отрубают часть тела?»
Император ответил, что о крови в законе ничего не сказано.
«Значит, истец вправе отрубить должнику часть тела, но не вправе проливать его кровь?» – вопросил старец, по-прежнему обращаясь к императору. Поняв, к чему ведет защитник, император расхохотался.
«Армилус! – сказал он. – Ты слышал? Так вот, можешь взять своего должника и вести его на рыночную площадь. Там ты вправе отрубить ему любую часть тела… – Тут он замолчал. Армилус нерешительно двинулся было к Шаулу. Но следующие слова императора остановили его. Император повысил голос: – ...но если при этом ты прольешь хоть каплю крови должника, ты будешь обвинен в убийстве!»
«Но я не могу это сделать!» – вскричал ростовщик в отчаянии.
«В таком случае ты проиграл. Твой иск отклонен».
Сенаторы начали громко славить императора, и в суете, поднявшейся в судебной палате, никто не заметил исчезновения старца.
Ошеломленный Шаул бен-Шмуэль не мог поверить в свое избавление, пока к нему не подошла Рахель. Они поспешили уйти домой – ведь все знают, что настроение властителей переменчиво.
Дома Шаул сказал жене:
«Жаль, что мудрец из Явне так торопился. Я не смог его отблагодарить. Ведь он совершил настоящее чудо. Когда сегодня утром меня привели в императорский суд, я уже не надеялся, что вечером вернусь домой».
«Ты и не вернулся бы, – ответила ему жена, – если бы я не научилась чему-то в
доме отца моего. Ибо не из Явне пришла тебе помощь, а из твоего собственного дома».С этими словами Рахель раскрыла полотняный мешок, который несла на плече, и вынула из него дорожный плащ мудреца, его шапку и сделанную из конского волоса искусственную бороду. Показав все это мужу, она объяснила ему, что защищала его в суде, переодевшись в мудрого старца.
Шаул заключил жену в объятья. Он не мог поверить тому, что мудрые слова в суде, спасшие его от мучительной смерти, произнесли вовсе не уста старца из собрания мудрецов Явне, а уста его Рахели.
С той поры Шаул больше не запрещал жене ежедневно изучать Закон в доме ее отца Йосефа бен-Моше».
«…И НАША ЖИЗНЬ ЛИШЬ СНОМ ОКРУЖЕНА…»
Кое-что об онейропоэтике[32]
Шел по городу Могэс
Утверждение «Советский Союз был литературоцентричной страной» давно стало общим местом. Но от того не утратило точности. И дело не только в том, что за литературу ссылали, сажали, а бывало, что и расстреливали. Литература, литературная фантазия в стране обретала новое существование, уходила в реальную жизнь – порой в весьма неожиданных формах.
Вот, например, в Англии конца XIX века самый известный в истории серийный убийца появился поначалу в реальной жизни, убив с 1888 по 1891 год одиннадцать проституток в лондонском районе Уайтчепел. Позже его назвали «Джек Потрошитель». Лишь после этого он начал свое литературное существование, не окончившееся по сегодняшний день. И первым книжным отражением уайтчепелского убийцы стал в 1897 году, когда еще свежа была память о тех кровавых событиях, герой фантастический – изысканный кровосос граф Дракула. Несмотря на то, что в романе он получил имя и частично даже биографию реального человека – валашского господаря XV века Влада Цепеша, имевшего фамильное имя «Дракула», – все-таки на идею романа о вампире Брама Стокера натолкнула именно история Джека Потрошителя[33].
Из реальной жизни пришел в литературу Дон-Жуан – севильский соблазнитель дон Хуан Тенорио. Из реальности пришел доктор Фауст – Иоанн-Генрих Фауст из Вюртемберга. Из реальности пришел создатель Голема – пражский раввин Иегуда-Лёв бен-Бецалель.
Я не случайно перечислил несколько (их можно назвать гораздо больше) литературных героев фантастических произведений. Реальные люди, с помощью авторского воображения, претерпели волшебную метаморфозу и – крибле-крабле-бумс! – стали персонажами событий невероятных, не просто не происходивших с ними, но и не могущих произойти ни с кем: подписывает кровью договор с дьяволом доктор Фауст, оживляет глиняного великана раввин Иегуда-Лёв, уносит ДонЖуана в ад статуя убитого им Командора…
Ничего в этом удивительного нет. Сказано же – литература отражает жизнь (еще одно общее место). Да и как, скажите на милость, могло случиться иначе? Представьте себе ситуацию: после того как, скажем, Тирсо де Молина описал бы адскую статую каменного гостя, явившуюся за распутником, вдруг и в реальности появляется ожившая статуя… Абсурд, верно?
Да, но только не в СССР. Парадокс, возможно, объяснимый именно советской литературоцентричностью, заключается в том, что первый (и самый знаменитый) советский серийный убийца Ионесян по прозвищу «Мосгаз» сначала появился в литературе. Мало того: не в реалистической, а в самой что ни на есть фантастической (вернее, сказочной) повести. И природу он имел вполне фантастическую. А прозвище – прозвище этот персонаж носил почти такое же, какое носил реальный убийца: