Вторая половина книги

А в «Венецианском купце» перед нами предстает еврей, не понимающий смысла одного из базовых принципов талмудической логики. Нонсенс!

Скажете, что я пытаюсь анализировать сказочный сюжет с ненужной серьезностью?

Нет, разумеется. Я помню о сказочности всей этой истории, я помню, что легенда о жестоком заимодавце и несчастном должнике – бродячий сюжет. Но помню я также, что бродячий сюжет вполне мог иметь в основе своей реальное событие. Может, и не одно, ведь «Законы Двенадцати таблиц» применялись долго и успешно.

И еще одно замечание. Крещение, казалось бы (по логике христианского мира и учения), – величайший дар и благо для заблудшего (мягко говоря) ростовщика. Ведь оно спасает душу, оно возвышает! Это же награда!

Но обратите внимание, как это подано у Шекспира. Герои злорадствуют от того, что еврей станет христианином! Они потешаются над Шейлоком. А это значит, что ни для кого из них крещение не является высшим даром. Все они – и Антонио, и Бассанио, и Грациано, и даже сам дож Венеции – считают крещение мучительным наказанием.

Хуже смерти. Ну хорошо, можно понять такое отношение к Благодати со стороны еврея. Но эти-то почему злорадствуют?

Странен он, этот христианский мир в шекспировской пьесе, правда?

И, кстати говоря, кто сказал, что тот самый пресловутый монолог Шейлока (да-да, я опять о «лучшей защите евреев») самим евреям кажется привлекательным? Как выразился мой отец, когда я в юности зачитал ему этот текст: «Азох ун вэй! Спасибо твоему Шекспиру, он снизошел до того, чтобы признать нас равными себе. А нас этот хазэр^[27]спросил, согласны ли мы на такое равенство?»

ШЕЙЛОК, ЕГО ПОТОМКИ И ПРЕДКИ

Именно в таком порядке. Сначала потомки, а уж потом поговорим о предках – мнимых и подлинных.

Одна из коллизий «Венецианского купца» – жестокий еврей-антихристианин и его прекрасная дочь, оценившая возвышенность христианства (ну да, через любовь к молодому христианину), – оказалась чрезвычайно живучей и привлекательной для европейской культуры. Собственно говоря, коллизия появилась раньше – в «Мальтийском еврее» (1589) Кристофера Марло, где жестокость и вероломство Вараввы оттеняется благородством и уходом в христианство его прекрасной дочери Авигеи (Варавва еще и убивает собственную дочь!). Но «Мальтийский еврей» (кстати, тоже с множеством двусмысленностей и противоречий; и, опять-таки кстати, там тоже переход еврея в христианство расценивался персонажами- христианами как жестокое наказание) долгое время оставался в тени «Венецианского купца».

Начнем с пары Исаак – Ревекка у Вальтера Скотта в «Айвенго». Исаак из Йорка, играющий важную роль в «Айвенго», – улучшенный и смягченный вариант Шейлока. Он ростовщик (уже плохо), он скряга и циник (очень плохо!), но ему не чужды благородство и благодарность, искренняя любовь к дочери (впрочем, Шейлок тоже любит дочь). Ревекка – в той же, если не в большей, степени, смягченный образ Джессики. Скотт добавил ей благородства: влюбившись в христианина, девушка не только не бросает отца (а обворовать его, подобно тому, как сделала Джессика, ей и в голову прийти не могло!), но и не переходит в христианство – напротив, она отправляется в Испанию, в Гранаду, чтобы ухаживать за ранеными и больными из ее народа.

Но что там, за границей, да еще и в стародавние времена! Был в Советском Союзе писатель Волков Александр Мелентьевич, который заставил говорить по-русски шарлатана-фокусника Гудвина, придуманного американцем Фрэнком Баумом. Ну, об этом творческом заимствовании говорили много. Гораздо меньше говорили об историческом романе Волкова «Скитания». Роман этот рассказывает о юности Джордано Бруно.

По ходу сюжета, юный герой влюбляется в Ревекку, дочь еврея-менялы и ростовщика Елеазара бен-Давида, а та отвечает юному христианину взаимностью. Когда отец хочет выдать ее за старого богача, девушка, Ревекка, бежит к возлюбленному и решает креститься (привет Шекспиру); жестокий ростовщик нанимает убийц, которые застреливают несчастную красавицу у входа в собор (привет Марло):

«Когда Ревекка поравнялась с большим старым домом, расположенным на углу двух улиц, в чердачном окне показался дымок, прогремел выстрел, и девушка, пораженная пулей, стала клониться назад… Мстители, ворвавшиеся в гетто, остановились перед домом Елеазара бен-Давида. Мрачный старый дом, более чем когда-либо походивший на тюрьму, казался безлюдным... Перебив в доме все, что было возможно, возмущенные люди подожгли мебель, подложив под нее листы из счетных книг ростовщика и долговые расписки… Дальнейшее расследование выяснило, что Елеазар бен-Давид покинул Неаполь на тартане, отплывшей в неизвестном направлении. Наемного аркебузира, убившего Ревекку, так и не нашли…»^[28]

Да, тут есть еще один привет – русскому писателю Всеволоду Крестовскому, автору трилогии «Тьма Египетская». Еврейская семья в этой трилогии как раз и носит странную для евреев 19-го века (да и для 16-го тоже) якобы-фамилию Бендавид (именно так, в одно слово)...

Можно, конечно, вспомнить еще и «Прекрасную Маргарет» Генри Хаггарда, в центре сюжета которой – судьба крещеных испанских евреев, отца и дочери, бежавших в Англию от преследования инквизиции.

А вот теперь, завершив краткую (более чем краткую) экскурсию по литературным потомкам Шейлока и Джессики, обратимся к их предкам – не литературным, а реальным, не предкам даже, а возможным прототипам.

В Севилье старый еврейский квартал носит название «Санта Крус», то есть, «Святой Крест». Название не случайное. После изгнания евреев в 1492 году все места, связанные с пребыванием евреев, были переименованы, причем именно так, чтобы новое название подчеркивало победу христианства над иудаизмом – Нового Израиля над Ветхим. Синагога в Толедо, например, стала называться «Санта Мария ле Бланка». Вот и еврейский квартал в Севилье, некогда именовавшейся еврейской столицей Андалусии, получил название «Святой Крест».

В самом сердце этого квартала, неподалеку от кафедрального собора и буквально в двух шагах от площади св. Франциска, есть крохотная, на пару домов, улочка. Улочка эта называется устрашающе – Калье де ла Муэрта, Улица Смерти. Причина названия – мрачное украшение на одном из домов. Под узким балконом второго этажа, над входной дверью этого дома закреплена небольшая керамическая плитка, на которой изображен человеческий череп и написано «Сусанна». А чуть ниже таблички, справа от двери, расположена мемориальная доска с надписью следующего содержания:

«Здесь, над дверью дома на Улице Смерти, была помещена голова Сусанны, по прозвищу «Прекрасная Дама», виновной в мучительной смерти своего горячо любимого отца Диего».

И сам дом называется «Дом Красавицы» или «Дом Прекрасной Дамы» – «Casa Hermosa Hembra».

Вот этот жуткий череп, желтый, беззубый череп по имени Сусанна – Прекрасная Дама?! Полно, это же насмешка над прогуливающимися по улице прохожими! Юмор испанский – он ведь довольно черный. К Улице Смерти нужно идти, например, по улице «Голова короля Педро».