Вторая волна

— Давайте я, — предложил Рамиз и замотал Машу в простыню, как в кокон.

Они с Максом на веревках опустили этот кокон в могилу. Первую горсть земли бросила Керстин, смахнула слезу. У меня у самого горло свело спазмом, и я отвернулся.

Настал черед Карины. Маша была перепачкана сажей и кровью, волосы ее напоминали воронье гнездо. Карина же будто просто уснула, приняв душ и нарумянившись, и выглядела безупречной. Казалось, толкни ее — и ресницы задрожат. Вспомнилось, как мы шутили о том, что я старше ее на девять лет, а значит, раньше помру, и она будет молодой вдовой, а вон оно как вышло. Удивительно, но плохое не вспоминалось.

Сергеич поглядывал на меня с надеждой, но пошел он к черту — кому, как не мне, произносить прощальную речь?

— Карина, — прохрипел я и вдруг будто пробудился ото сна, меня затрясло от злости и обиды. — Когда смотришь на молодую красавицу, которая так рано ушла из жизни, то не веришь своим глазам. Как сложилась бы наша совместная жизнь, вопрос. Но мы точно оба остались бы живы. А теперь тебя нет. Вчера еще была — и вот, остался только твой отпечаток. Так быть не должно, и я обещаю сделать все возможное, чтобы кошмар закончился. В память о тебе.

Сергеич едва сдерживал слезы, но когда пришла его очередь, был скуп на слова:

— Ты была очень яркой и живой, и обворожительной. — Встав на колени, он поцеловал Карину в лоб.

Потом он спеленал ее и вместе с Рамизом на веревках опустил тело в могилу.

Бобби и доктор Рихтер заработали лопатами, пятнадцать минут — и вот вместо двух девушек взрыхленная площадка два на два метра. Пройдет месяц-два, проклюнется молодая трава, и этого не останется.

Эдрик, шмыгнув носом, сказал по-английски:

— Покойтесь с миром, Кэрин и Мария.

От других погибших остались лишь кости вперемешку, хоронить там было нечего, разве что братскую могилу рыть, но смысла не было.

Когда закончили, я подошел к лежащему на земле рупору, поднял его. Прежде чем собирать народ, прокрутил в голове будущую речь. Мысли были медленными и тяжелыми, но оставлять вопрос с Сергеичем было нельзя. Мне досталась руководящая роль, я к ней не стремился, само так вышло. Причем я должен руководить группой, которая пытается выжить в опасных условиях: ладно зомби, но наверняка во внешнем мире есть и другие кланы, которые хуже зомби.

Кто-то режет глотки конкурентам, чтобы прорваться к власти, убивать и грабить. Мне оно все на фиг не уперлось. Потому что, когда ты один, то сам накосячил — сам исправил или понес ответ. Тут же, если накосячил — все видят, негодуют, и у неправильного действия куда более серьезные последствия. Оступился — умер человек. Но это не все! Пока я и прокурор, и президент, и судья. И один гражданин моего маленького государства совершил два преступления: ослушался приказа и убил невинного человека.

Кроме того, он уже получал предупреждение, что оставлен в группе до первой сознательной серьезной ошибки. И вот она, эта ошибка. Ошибка, повлекшая смерть человека.

А я тот самый коррумпированный судья, который выносит оправдательный приговор преступнику. Вот кого во мне видят люди — еще одного Папашу, покрывающего своего кореша.

Лиза, крутившаяся вокруг, тронула за плечо, вопрощающе заглянула в лицо. Я одним лазами показал ей на Сергеича, и она кивнула:

— Да, нужно решить. Нельзя оставлять на самостоятельное течение.

— Самотек, — поправил я ее, после чего невесело улыбнулся и проговорил в рупор:

— Друзья, объявляю всеобщий сбор возле автовышки. Присутствие всех обязательно.

Лиза уселась возле автовышки, скрестив ноги и прислонив голову к кузову.

— Я поняла твою дилемму, — сказала она. — Сложная ситуация и непростой выбор между диктатурой и демократией.

Ха, об этом-то я и не подумал, а ведь так оно и есть. Причем права на диктатуру у меня намного больше, чем у других, ведь именно я могу их всех спасти и вытащить за собой в Третью волну Жатвы. Да и не верю я в демократию. С фига ли у какого-нибудь слюнтяя и бездельника будет такой же голос, как у меня? Но… мать вашу, куда ни кинь, всюду клин!

Пока все собирались, освещенные светом, включенным в салоне автовышки, я присматривался к лицам. Счастливыми выглядели только Эдрик и Макс. Вика, которая отходила после ранения в салоне грузовика, просто высунулась в окно. Ей было все равно, и понятно почему — она знать не знала Машу.

А вот остальные были удручены, особенно Эстер и Рихтер. Наверное, им казалось, что они поменяли шило на мыло, лишившись насиженных мест и комфорта. И вот перед ними новый узурпатор-самодур, который единолично милует и карает. Что считает правильным, то справедливо.

— Банда Папаши разгромлена, — проговорил я, скосив глаза на Сергеича. Он, кажется, догадывался, почему я всех собрал, и не смотрел на меня. — Как я говорил, все важные вопросы решаются путем голосования. Если кто-то совершил серьезный проступок, это также выносится на голосование. Что мы имеем?

— Нам бы с правилами определиться, — подсказал Макс. — Что считать тяжелым преступлением, что — не фатальным. Однозначно, жизни членов общины выше жизней всяких левых… — Он покрутил пальцем в воздухе. — Тех, кто не заслужил доверия комунны, скажем так. Новичков.

Когда Лиза перевела иностранцам сказаннное, Эстер зыркнула с неприязнью, но побоялась возражать. Зато я не побоялся.

— Если жизни наших людей в опасности, то да. Но Михаил Сергеевич убил невинного человека, когда его жизни ничего не угрожало. Мало того, он проигнорировал мнение большинства и мой приказ. А если бы Бергман был не столь щепетилен? Погиб бы и сам Сергеич, и неизвестно сколько других бы полегло!

— Бес попутал! — Сергеич буквально впился в меня взглядом. — Как помутнение нашло, чесслово! Да во те крест! — Он размашисто перекрестился. — Меня теперь вот тут, — он приложил руку к груди, — кошки раздирают!

— Чистосердечное признание облегчает вину! — чуя неизбежное, вступился Макс за Сергеича. — Я сам от тебя пострадал когда-то, чуть не помер, но кто прошлое помянет, тому глаз вон!

Лиза, не вставая, переводила все, что мы говорим. Как-никак, у нас теперь пятеро иностранцев. Переводила упрощенно, напирая на смысл, а оттого страдали интонации. И напоминание о предыдущем проступке было для них, привыкших к четкому соблюдению законов и правил общины, скорее отягчающим обстоятельством.

Мне безумно не хотелось изгонять Сергеича из клана, но, если поступлю иначе, то, во-первых, новенькие в лучшем случае не будут меня уважать, в худшем я обрету врагов. Во-вторых, что тогда значат мои угрозы, если я не буду придерживаться того, что озвучивал?