Введение в самопознание

Мне приходилось встречаться с буддийскими проповедниками, приезжающими в нашу страну. Один настоятель японского монастыря даже принял меня в свои ученики, и мы с ним медитировали целый месяц по утрам в гостинице «Украина» и распевали какую-то очень важную мантру, которую я забыл. А по вечерам ходили в московские кафушки… Он был симпатичным парнем императорского рода. И однажды подловил меня вместе с кучей каких-то ушовых бойцов, заставив принести клятву Бодхисатвы. Точно помню, что в общем угаре пообещал что-то очень важное, точнее, обещал чего-то не достигать – то ли нирваны, то ли просветления, – пока не спасу все живые существа… Думаю, что просветления, потому что с тех пор все не достигаю его и не достигаю. Вот ведь шутник какой!

Другие были просто людьми церкви, и ничего, кроме знания нудных и непонятных ритуалов, я за ними не увидел. Я не могу утверждать, что за ними не было и пути, но я точно знаю, что их путь требовал полностью сдаться и принять на веру их школу как церковь. Места разуму тут не было, а самопознание внутри этих путей могло быть лишь тайной ересью.

Если вас возмущает мое небрежное отношение к буддийским проповедникам, почитайте Минаева. Все его дневники путешествий по Индии и Бирме полны печали. Он надеялся найти Страну Востока, а нашел лишь серость и невежество. Буддисты не знали языка Будды, не знали санскрита, не разбирались в Каноне… А искры даже такого знания, каким обладал сам Иван Павлович, были столь редки. Я приведу одну крошечную зарисовку. Она, наверное, не самая яркая, но очень показательна.

В Бирме Минаева возили в один из знаменитых монастырей. «Настоятель был любезен. Говорили на пали и, к великому моему удивлению, понимали друг друга. Расспросам о России не было конца. <…>

Он начал с того, что спросил, буддист ли я? Я ответил утвердительно…

“Sadhus”, – сказал он, улыбаясь. И кругом раздался одобрительный смех. Затем пошли вопросы о том, много ли буддистов в России? Так ли они одеваются, как здешние монахи? Что они читают?

Мои ответы его поражали; как все буддисты юга, он не имеет никаких понятий о буддистах севера, об их литературе и так далее…» (Минаев, с. 145–146).

Буддизм – это так противоречиво! И это не случайно. Буддизм зарождался как своего рода философская школа. Будда (560–480 г. до н. э.) бродил по стране с кучкой учеников, проповедовал, вступал в философские споры с другими бродячими философами, которыми тогда была полна вся Индия, медитировал, созерцал свое Я…

Его беседы долго передавались устно и были записаны лишь через века после его смерти. Последователи выбирали из имеющихся сочинений то, что было им ближе и понятнее, и строили на нем собственные учения. В итоге после него, как и после Сократа в Греции, осталось несколько философских школ. Сейчас их объединяют в три больших направления – Хинаяна, Махаяна и Тантрийский буддизм.

При этом менялась и суть Буддизма. Будда проповедовал в удивительной среде, созданной ведийским обществом. Там возможно было существование чистой философии или философской религии. Но по мере распространения в мире, Буддизм был вынужден все больше приспосабливаться к местным условиям. Так рождался религиозный Буддизм, полный ритуалов и мифологии. И это совсем иное явление по сравнению с Буддизмом Будды.

Даже Буддизм созерцания – Чань-Дзен, наиболее философичный из всех школ Буддизма, включил в себя множество местных особенностей. В Китае он срастался с Даосизмом, в Японии – с Синто.

Мистический тибетский Буддизм оказался наложенным на культ Бон, имеющий тибетские и иранские корни. На территории Монголии и России он превратился в Ламаизм, сросшись с местным шаманизмом.

Все ветви Буддизма признают канонические тексты, но понимают их по-разному. А точнее, как бы выбирают из них то, что интересует именно их, и понимают так, как предписывает мировоззрение их школы. И когда какой-нибудь дзенский монах предлагает уничтожить все эти тексты вместе с Буддой – это тоже проявление буддийской способности понимать Буддизм.

Буддизм, возможно, потому и стал одной из мировых религий, что он предельно парадоксален. Верую, ибо абсурдно, – один из главнейших движителей не только Христианства. Очень похоже, что эта формула магична, потому что каким-то образом разжигает человеческую тягу к познанию тайны. А абсурд – сложное противоречие, вызывающее удивление, – всегда рождает и подозрение, что такое возможно, только если ты упустил какую-то таинственную составляющую объяснения. И ты не отбрасываешь его, пока не убедишься, что понял все до конца и тайне больше не осталось места… Абсурд и любые другие намеки на Тайну – великие движители всех религий.

Отношение к Будде – не единственная тайна Буддизма. Не менее таинственным выглядит и исходное утверждение Будды, естественно принятое всеми школами Буддизма, что у человека нет ни души, ни личности, ни Я. Есть лишь случайное или не случайное, а определяемое кармой и внешними условиями сцепление Дхарм – «первоэлементов сознания». Меняются условия – меняется и сцепление. Исчезает прежний человек, прежнее Я, и его замещает совсем новое Я, лишь помнящее о предыдущем, но им уже не являющееся… Нет смысла познавать Я, нужно познавать Дхармы.

Наука, в отличие от религии не любящая парадоксов и абсурда, всегда очень настороженно относилась к таким свойствам Буддизма. Чтобы проиллюстрировать это живописное сомнение науки, приведу коротенькую, но художественно яркую выдержку из работы современного французского религиоведа Мишеля Малерба «Религии человечества». Рассказывая про Буддизм, он сначала излагает основные понятия Буддизма, в том числе и «сохранившуюся от брахманизма и индуизма веру в перевоплощение», а в связи с ней и карму: «после смерти существа обретут жизнь в другом теле в зависимости от достоинства их деяний». А после этого осторожно начинает сомневаться:

«Трудно не заметить некоторые противоречия в учении буддистов. Для них мир – лишь иллюзия, а человек – лишь преходящее соединение элементов, которые затем снова разделятся. В этих условиях трудно понять, почему наши деяния имеют такое значение и как они могут повлиять на нашу будущую жизнь.

Можно также задаться вопросом, как можно достигнуть нирваны при жизни, если она есть забытье, и как наши деяния определяют нашу последующую жизнь, если душа является лишь иллюзией» (Малерб, с. 254–255).

Многие исследователи, к примеру, русский буддолог Щербатской, сомневались в подобных парадоксах буддийской философии ярко и даже яростно. И вероятно, сомнения в Буддизме имеют основания, потому что Буддизм был отвергнут и изгнан из Индии. Следовательно, в нем сомневались не только ученые, но и сами последователи. Но я бы не взялся говорить о парадоксах Буддизма. Возможно, они лишь кажутся противоречиями внешним наблюдателям. Для того, чтобы сомневаться, к примеру, в буддийском понимании способов достижения нирваны, нужно иметь понятие этой самой «нирваны», как и понятие «души», к слову сказать. Поэтому я оставлю в стороне все, кроме самопознания в Буддизме. Благо, парадоксов хватает и здесь.