Выбор

Перевожу на него взгляд и выжигаю стул под мужчиной вместе с ним, моё внутреннее раздражение граничит с бешенством. Стоит кому-то заикнуться об этом, и кулаки непроизвольно сжимаются. Мне с трудом удаётся не плеваться ядом, а говорить четко и даже равнодушно.

— Мой отец занимается другим, и если бы я хотел сидеть на его шее, мы бы не сидели сейчас напротив друг друга. Я не буду обсуждать это с кем-либо, если не посчитаю нужным. Он никогда не вмешивался и не вмешивается в мою жизнь или решения. Если вам требуется игрок, то можно вернуть Картера, от меня вы услышали всё.

Мужчина недовольно буркает и всем видом показывает, что его не задевает моё несогласие. Вероятно, он привык к другому. Не всегда и во всём с ним будут согласны. Чем больше он настаивает и принуждает, тем больше я раздражаюсь и теряю желание вернуться в неё. Жизнь под его покровительством превратится в ад, а я, кажется, сейчас и так там.

Нахожу в себе наглость и поднимаюсь со стула.

— Я могу идти?

— Да, конечно, — кивает тренер Уайт, переглядываясь с другими мужчинами. — Но ты помнишь про тренировки в воскресенье и вторник.

— Помню.

Вылетаю из кабинета, понимая, что самой банальной темой был доведён до раздражения. Настроение и так ни к черту, а теперь подавно желает лучшего. Но их предложения ничто по сравнению с тем, что уже имеется. Конечно, сыграть в основном составе — мелочь, если ставить рядом тот факт, что я почти стал отцом сам того не понимая, как. Хотя, отлично всё понимаю. Был только один способ прийти к данному положению, и он вполне приятный. Эмма буквально поставила меня перед фактом, бросив эту информацию в лицо. Смешно, если учитывать то, что отцом ещё не стал даже старший брат. И кажется, он желает этого намного больше, чем я, взяв в расчёт его интерес возиться с сыновьями Мэди и Ди больше, чем они сами. Не думал, что Мэйс вообще хочет стать отцом. Казалось, это не про него. Теперь его и Ди за уши от них не оттащить, это довольно страшно, если знать моего брата и его друга.

Долетаю до стен университета и внутри что-то жмёт, словно давит бетонная стена. Причина вполне ясна. Где-то внутри есть Эмма, и меня гложет, что эти дни мы абсолютно никак не контактировали. Первый раз она убежала, а я не пошёл следом, из-за этого меня рвёт на части. Но дальше ещё хуже, ведь держать себя в руках было слишком сложно. Перед глазами до сих пор мелькает лицо её отца, который держит её у стены за горло. Но даже это не самое худшее. Несколько дней подряд я засыпаю и просыпаюсь с тем, что вижу кровь. Её кровь на стене. Я был тем, кто оттолкнул его, кто раздел её, кто промывал рану, кто собирал осколки и остатки заноз, отправляя их в мусорное ведро, кто сидел за рулём, не найдя себе покоя, кто смотрел всю ночь в потолок, когда она уснула на диване. Запах крови словно впитался в руки и преследует на протяжении прошедших дней. Я видел драки и самые мерзкие переломы, обрабатывал раны как на себе, так и на других, но когда рядом девушка, к которой испытываешь окрыляющее чувство — видишь детали совершенно по-другому. Кажется, всё, что я делал, было не иначе, как под ошеломляющим впечатлением и шоком, только на шок и страх могу списать то, что не убил его на том же месте. Но больше всего меня пугает то, что он всего лишь посидел пару суток и вернулся в дом, где издевался над собственной дочерью. Я жалею и открыто виню за это Алестера, который не пустил полицейских к Эмме, чтобы они увидели всё своими глазами, и одновременно благодарю его, потому что вести допрос в тот момент не лучший выбор. И сейчас перед моими глазами она — та, кто не улыбается и смеётся, а та, кто бледная, неразговорчивая, закрытая.

Я в полном раздрае с самим собой. Не могу понять, хочу её увидеть или не стоит, но, как показывает направление, куда перебираю ногами, хочу. Моя аудитория в параллельной стороне.

Заглядываю в лаборатории, но пусто абсолютно в каждой. Зная её расписание, прохожусь по аудиториям, но и там не нахожу нужного человека. Прихожу к заключению, что она вовсе отсутствует в стенах университета, а до обеда ещё три часа. В итоге, возвращаюсь в обратном направлении, откуда пришёл, хоть и в сторону своей аудитории. Рядом плетётся парочка девчонок, хихикая и явно пытаясь привлечь внимание к себе, к сожалению, мне не до них. И вряд ли до кого-либо. Уже дохожу до нужного поворота, бросаю последний взгляд через плечо и отворачиваюсь, как тут же торможу и застываю. Ещё раз оборачиваюсь и вижу её.

Взгляд упирается в Эмму, которая отвернулась и буквально спряталась у окна. Я же не мог пройти мимо несколько раз? Вероятно, мог. Она не похожа на себя. Даже сбоку замечаю отсутствие косметики и присущего ей выбора в одежде. На ней мешковатая толстовка, и если она опустит руки, то рукава явно будут волочиться по полу; джинсы скрываются под той же толстовкой, которая прячет её фигуру, небрежно собранные волосы в хвостик на затылке и дутые сапоги, которые наверняка оставляют след не девушки, а медвежонка. Это абсолютно другой человек, словно её двойник. Только когда подхожу ближе и улавливаю нотки аромата её шампуня, убеждаюсь в том, что это всё же она.

— Мы можем поговорить? — спрашиваю я.

— Нет никакого ребёнка, Эйден, — холодно отзывается девушка, не удостоив меня секундным взглядом. Эмма продолжает смотреть вдаль пустыми глазами.

Если у меня не встают дыбом волосы по всему телу, то я не знаю, как описать это одновременно пугающее и успокаивающее чувство. Я в замешательстве и ещё не успел свыкнуться с этой мыслью: быть отцом в таком возрасте. Но ещё хуже услышать другое.

— Что значит, нет никакого ребёнка? — мой голос сквозит напряжением.

Эмма вздрагивает. Она бросает взгляд на меня и вновь отводит его в сторону, смотря куда-то вдаль, разорвав всякую зрительную связь. Замечаю, как меняется цвет её лица и воздух между нами.

— Ты ответишь мне?

— Я записалась в больницу.

— И? — настороженно продолжаю, хотя внутри холодает ещё больше. Странно, но при упоминании того, что ребёнка нет, я ловлю огорчение и то, как сердце перестаёт биться. — Я должен вытягивать из тебя объяснение?

— Ты можешь считать, что ребёнка нет.

В горле пересыхает, и следующий вопрос от меня звучит совершенно чуждым мне голосом.

— Ты сделала аборт?

— Записалась.

— Ты не можешь так поступить, — отрицательно кручу головой, не желая принимать подобное решение. — Не сделаешь. Это не про тебя.

— Это была моя ошибка, и решать только мне.

— Ты не имеешь право решать за меня!

Она резко поворачивает голову и недобрый блеск её глаз почти заставляет меня замолчать. Но только почти. Делаю шаг и сокращаю расстояние, поймав подбородок девушки, которая вновь хотела отвернуться. Силой удерживаю её лицо напротив своего. Несколько дней отсутствия прикосновений к ней, делают меня безумным. Несмотря на резко перевернувшиеся с ног на голову отношения, где мы на разных берегах, внутри разливается приятное тепло. Я скучаю по ней не только физически, но и эмоционально. Все эти дни мне не хватало её. Всего, что она может дать, даже молчания.

— Ты не сделаешь проклятый аборт, — цежу каждое слово. — Это решение принимают вдвоём.

Эмма молчит. Она сморит в сторону, хотя находится в нескольких дюймах от моих губ. И новое ужасающее чувство похоже на ножи в спине и сердце, поселяется в груди. У меня сбивается или вовсе останавливается дыхание.

— Ты сделала? — еле слышно, спрашиваю я, пугаясь будущего ответа ещё больше.

Получаю молчание, и мои пальцы впиваются в её плечи, начиная трясти их. Меня бросает в жар, из-за чего на лбу выступает пот, а по спине ползёт холодок.

— Ты сделала? — голос скрывается на крик, благодаря чему некоторые заворачивают любопытные лица в нашу сторону. Хватает одного взгляда от меня, чтобы каждый отвернулся.

Отшатываюсь от девушки, как от открытого огня. Лишь одна мысль о прикосновении к ней, вызывает внутри тошноту. Моя рука дрожит, когда запускаю пятерню в волосы и не иначе, как пытаюсь вырвать их с корнем из головы. Когда Эмма находит мой взгляд, непроизвольно делаю новый шаг назад. Она становится мне противна, как никто и никогда ранее. Внутри агония непонимания, которая отталкивает от неё.