Выбор

Я всё же нахожу в себе остатки сил и двигаюсь в сторону парадной. Сомнения и страх одолевают, но приказываю себе не останавливаться. Я всегда сбегаю, больше не могу.

Дёргаю дверную ручку и она сразу поддаётся. Дверь открывается, словно приглашает войти, но я оборачиваюсь и бросаю взгляд в ту сторону, откуда пришла. Я похожа на вора, которому выпала удачная карта и все замки были открыты. Плохо, что это может быть всего лишь ловушкой. Ступаю на паркет, который тут же отзывается и уведомляет всех о том, что кто-то пришёл. Но никто не появляется. В доме тишина, как будто единственное живое существо внутри — это я. Закрываю глаза и делаю ещё один шаг, следом за которым третий и четвёртый. Дверь за спиной закрывается, оставляя меня в клетке.

— Пап? — осевшим от страха и пролитых слёз голосом, зову я, но никто не откликается. Вокруг по-прежнему тишина, а по сторонам пусто.

На кухне чисто, в гостиной тоже, я сразу обращаю внимание на новый диван, подлокотники которого пугают больше всего, ведь они деревянные. И не факт, что на одном из них не останутся мои мозги. Подобная мысль заставляет вздрогнуть и перепугаться, покрывшись новым слоем мурашек. Делаю очередной глубокий вздох и пячусь спиной к лестнице, по которой торопливо добираюсь до второго этажа и спешу скрыться в своей спальне.

Меня пугает тишина, чистота и пустота, которые встретили. В комнате тоже прибрано. Как будто кто-то ежедневно смахивает пыль, и этот «кто-то» точно не может быть отцом. Я принимаю самое просто решение: не показываться из собственной комнаты, скрывшись от всего мира. Моим пристанищем оказывается изголовье кровати, что упирается в угол стены. Туда я забиваюсь и не двигаюсь, включив только телефон, который выключила по пути, чтобы он утих и перестал получать бесконечное количество сообщений и звонков. И сейчас их только увеличилось, но я не читаю и не перезваниваю, даже не смотрю, кто звонил. Кто угодно: Алестер, Фил, Вики, Шон, Эйден, хотя, знают только двое, поэтому Алестер легко может одолжить телефон у любого человека, прикрыв просьбу глупостью.

Я не чувствую ни голода, ни жажды, ни холода, ни боли. Ничего. Я ощущаю себя неживой. Как будто всё забрали и оставили лишь пустую заготовку. Наверно, так даже лучше. Я устала от всего окружающего. Экран телефона загорается, на нём высвечивается незнакомый номер, но всё, что делаю — переворачиваю его лицевой стороной к постельному белью и сворачиваюсь вокруг подушки. Я не занимаю даже треть кровати, вжавшись в стену так плотно, насколько могу.

Приоткрываю глаза только тогда, когда за окном темно, снизу доносится пара голосов, один из них похож на яд. Он моментально проникает в кровь и парализует, словно был получен укус змеи. Ничто не способно сдвинуть меня с кровати, я не изменила положение, в котором провалилась в сон. Лишь на секунду поворачиваю экран телефона и смотрю время, которое добежало до одиннадцати, а количество пропущенных звонков и сообщений перевалило за трехзначное число. Этот факт всё равно не заставляет меня разблокировать экран и посмотреть. Вновь отодвигаю его в сторону и проглатываю слюну, чтобы хоть как-то побороться с засухой в горле. Только резкий женский вскрик провоцирует меня подскочить, но он тут же затихает и всё становится тихо, как было до этого. Те же приглушённые голоса, хотя я сразу слышу изменения в том, что принадлежит папе: он стал ядовитей, от чего начинает знобить. И вот я снова прячусь в темном укромном уголке своей комнаты. Обычно я выбирала шкаф, куда можно было забиться и спрятаться за одеждой, сейчас о моём присутствии в доме знаю только я сама. Вряд ли он заходит сюда и смотрит на рамки с фото, оплакивая и тоскуя по мне.

Новый крик, за которым следует звук разбитого стекла. Зажмуриваю глаза и крепче сжимаю подушку, закрыв уши ладонями. Но это не помогает. Я уже не та маленькая девочка, которая не услышит. На этот раз звучит только голос отца. Этот до ужаса и до боли знакомый тон. Я всегда знала, что за ним не последует ничего хорошего. Ещё один грохот, и вот я уже бегу вниз сломя голову, чтобы не оставлять неизвестного человека один на один с ним.

Две пары глаз обращаются ко мне. В одних царит ужас и страх, в других — чистейшая ярость и ничего более. Я узнаю в женщине себе. Именно так же выглядела я, когда вжималась в столешницу и боялась пошевелиться. Она не плачет, только смотрит на меня широко распахнутыми глазами, которые остекленели.

Уголки губ отца дёргаются в кривой усмешке.

— Он всё-таки выбросил тебя, как ненужную подстилку.

Тот оскал, что приобретает его улыбка, тоже знакома, но я смотрю только на женщину, которая тут же одёргивает рукава кофты. Слишком поздно. Я замечаю несколько синих отметин на её коже. Он нашёл мне замену. Теперь его унижения терпит кто-то другой. Смешно, что меня посетила мысль о том, что он оставил меня в покое. Вероятно, это на время, пока не сбежит моя замена.

— Уходите, — тихо говорю я, в упор смотря на неё, благодаря чему женщина замирает и даже её грудь перестаёт вздыматься и опускаться, как будто отсутствует дыхание.

Она не даёт никакой реакции, из-за чего приходится повторить ещё раз.

— Уходите, пожалуйста.

Эти слова только успевают слететь с губ, как горло сжимают пальцы отца. Тиски настолько сильные, что моментально начинаю задыхаться. Он смотрит на меня сверху-вниз, вскинув подбородок и скалясь, оголив зубы, конечно, зная, что я осталась той же, кто не способен дать отпор. И сейчас кажется, что он полностью прав. Я снова тот самый олень в свете фар.

— Слабачка, никогда не изменишься.

Гортанный рык, и в следующую секунду я отлетаю в сторону, вписываюсь затылком в дверной косяк. Ещё секунда, как чувствую тёплую жидкость, что сбегает по позвоночнику. Дотрагиваюсь до места, из-за которого увидела космос собственными глазами и рука дрожит, когда на пальцах остаётся кровь. Мне удалось уловить только резкий взвизг со стороны женщины, что закрыла рот двумя ладонями и ещё шире распахнула глаза. Она тоже смотрит на мою руку и видит то, что вижу я.

Опоминаюсь только тогда, когда пальцы отца хватают ткань толстовки и тащат за собой. Он не знает жалости и делает вид, что не видит ничего, потому что я успеваю удариться бедром об угол комода, наверняка содрав кожу, а следом запнуться о банкетку, из-за чего колено начинает гореть от боли, как и бедро. Дверь распахивается и следом из неё чуть ли не кубарем вылетаю я, на этот раз на мне нет даже обуви. Только носки, джинсы и толстовка. Холод не ждёт, он начинает действовать сразу, как и снег, который легко делает ткань носков мокрой. И вот оно, моё начало декабря, разодетой на улице и без средства связи, потому что телефон остался на кровати в комнате. Он последний, о чём я думала, сбегая по лестнице вниз.

Дёргаю дверную ручку, но на этот раз она не поддаётся. Он закрыл замок. Начинаю колотить по двери, заочно понимая, что никто не пустит. До ушей доносится новый женский возглас, и я бегу по снегу на задний двор. В отчаянии пытаюсь открыть или лучше сказать, выломать калитку на деревянном заборе, но и тут ничего не выходит. Ещё один самый глупый шаг, на который иду: чудом взбираюсь по ограждению, получая сотню заноз под кожу, но ужас отключает все чувства, даже физическую боль. Она придёт позже. Тяжело удержаться, и я падаю в снег, предварительно зацепив толстовку и разорвав боковую сторону, что позволяет морозу проникать под одежду ещё проще. С моей стороны умней бежать и не оглядываться, но я настолько напугана, что забываю про себя и помню только о том, что в доме ещё один человек наедине с моим отцом, от которого не стоит ждать заботы и тепла.

Дверь на заднем дворе заперта, как бы я не дергала и не пинала, она не открывается, из-за чего бегу к окну, но оно тоже закрыто. Остаётся только один вариант. Набираю воздух в лёгкие и бью локтем по стеклу, рукавом толстовки смахивая осколки с подоконника, а следом открывая задвижку. Даже если наткнулась на осколки ногами, продолжаю бежать в сторону кухни, откуда доносится рычание и хриплый мужской голос.

Картина прежняя, но теперь женщина в другой стороне. Она держит ладонь на щеке, и мне сразу становится понятно, что произошло. Из её глаз стекают слёзы, а значит, она не знает, что это делает всё только хуже. Он ненавидит женские слёзы, они лишь усугубляют его ярость, подливая масла в огонь.

Её голос дрожит и еле слышится, когда она торопливо говорит:

— Ничего не было, он только одолжил соль…

Если бы могла, то рассмеялась бы, потому что это похоже на какой-то бред и самый настоящий цирк, где мужчина раздувает из мелочи самый что ни на есть Армагеддон. И мой папа, к сожалению, именно такой. Он поехал на контроле и свихнулся из-за ревности. Эти две черты не знают никаких пределов. Стоит дать мельчайший повод, и это превратится в то, что есть сейчас.

Блестящие от ярости глаза, обращаются ко мне.