Выбор

— Тебе смешно? — сипит он, пронзая меня взглядом, и только когда получаю этот вопрос в лоб, понимаю, что действительно смеюсь. Мой смех напоминает смесь кашля и непонятных всхлипов.

И тогда он вновь оказывается рядом, пригвоздив меня к стене, что в ушах звенит, а новая острая боль пронзает затылок, наверняка оставляя следы крови на стене.

— Эйден был прав, — сквозь приступ не иначе, как истерического веселья, говорю я. — Ты жалок. Мама бросила тебя. Ушла к другому. Бабушка с дедушкой не хотели видеть тебя даже тогда, когда умирали. Ты противен всем, даже мне. Я бы плюнула тебе в лицо, если бы могла насобирать немного слюны.

Пальцы, что сжимают шею, усиливают напор и он снова делает рывок, ударив меня затылком по стене. Боль становится тупой и меркнет. На моих губах улыбка, которая пугает даже меня. Я тоже могла поехать, догнав его по степени безумия. Если хочу быть убитой, то сейчас это отлично получается.

Уже открываю рот, чтобы добавить, ведь желчь так и норовит выйти наружу, но по двери начинают стучать. Этот стук медленно и верно набирает обороты, становится похожим на то, что дверь скоро сойдёт с петель. Я лишь надеюсь на полицию, которую из-за шума вызвал кто-то из соседей. Глаза отца продолжают смотреть на меня. Он будто ничего не слышит, а пытается уложить в собственной голове мои слова, понять, не ослышался ли. От его взгляда ускользает абсолютно всё, как и от меня, потому что из-за нехватки кислорода, перед глазами начинает темнеть.

— Убьешь своего внука, — это всё, что успеваю выдавить перед тем, как его ладонь исчезнет с моего горла, а тело вписывается в столешницу напротив.

Ноги не удерживают меня в вертикальном положении, тут же скатывают по стене, рисуя дорожку кровью на стене, которая продолжает сочиться. Теперь единственное место, где ощущаю пульс — затылок. Перед глазами отец, но следом всё меняется. Я вижу лицо Эйдена, который смотрит на меня с жалостью. Его ладони ложатся на талию, но я сбрасываю их, отползая в сторону.

— Это же я, Эмма, — говорит он, словно я потеряла рассудок и ничего не понимаю.

Отрицательно кручу головой и сдвигаюсь ещё дальше, желая на ощущать аромат его тела и близость.

— Не трогай.

К нему присоединяется Алестер. Теперь две пары глаз смотрят на меня с обеспокоенностью.

— Поехали домой, — предлагает Алестер, и раньше я бы сразу кинулась к нему, найдя утешение и защиту. Но не сейчас.

Он как будто знает, что я хочу сказать, поэтому говорит раньше.

— Это не твой дом. Ты обещала себе и мне, что больше никогда не вернёшься сюда. Мы сожгли мосты, ты помнишь?

— Не разговаривай со мной, как с жалкой.

Они переглядываются и хмурятся, вновь возвращая внимание ко мне.

— Ты вся в крови, тебе нужно в больницу.

Оглядываюсь, натыкаясь на женщину, которой пришла на помощь, но так и не услышала никакой благодарности. Она не сказала ни слова, словно я должна была стать её защитным щитом, по которому будут бить. Только сейчас понимаю, что таким образом защищала маму. Я не говорила ничего в оправдание ей, но и ничего против. Я терпела. Была щитом и для неё. Это всё должно было достаться ей, а получила я. Это она ушла. Она нас бросила. Никогда не интересовалась, как мы. Как я. Возможно, она живёт счастливо, пока я выживала и выживаю. Это понимание порождает агонию ненависти. Я начинаю ненавидит сам факт её существования. Жертвовать собой во благо другого не всегда необходимо и требуется. Иногда, это ошибочное суждение. Единственный человек, ради которого стоит идти на подобный шаг — ты сам.

Следом перевожу взгляд на отца, который продолжает смотреть на меня. Его лицо давно искажает гримаса отвращения, и он не скрывает её, вероятно, считая меня залетевшей идиоткой. Что ж, в кое-то веке он действительно прав, ведь я действительно залетевшая по собственной глупости идиотка. Я думала только о том, что впервые в жизни что-то хотела получить так сильно, что пошла на отчаянную ложь. Это вовсе не было желанием удержать его и беременность не входила в планы. Он не останется со мной даже если появится ребёнок. Я знала это. Но всё равно впервые в жизни хотела побыть эгоисткой и добиться своего любой ценой.

— Уезжайте, — сухо говорю я.

— Ты поедешь домой, — настаивает Алестер. — Я не оставлю тебя с ним.

— Я хочу, чтобы вы все уехали. Оставили меня в покое. Дали мне свободу. Перестали руководить мной.

— Дай нам помочь, — он осматривает меня с ног до головы, и в его глазах появляется грусть. — Посмотри на себя. Ты вся в крови.

— Я умею мыться.

Алестер качает головой и поджимает губы. Он кивает, и Эйден сгребает меня и поднимается на ноги. Я не пытаюсь противостоять, вырваться или ещё что-то. Я не делаю ровным счетом ничего.

— На втором этаже, вторая дверь слева, — добавляет Алестер, указывая путь в ванную комнату.

Не слушаю, что он говорит дальше. В ушах звенит, а в голове вакуум, через который не способен пробиться ни один посторонний звук снаружи. Я наконец-то начинаю ощущать боль, которая появилась благодаря осколкам и занозам, впившимся под кожу. Это уже что-то.

Позволяю себя раздеть и усадить в ванную. Горячая вода не согревает. Подгибаю колени ближе и обнимаю их руками, пока вода льётся на голову, тем самым, щипая кожу на затылке, принося новую порцию боли. Даже касания Эйдена ощущаются иначе. Он осматривает макушку и садится около ванны, приступая вытаскивать из моих рук занозы и осколки. Всё это в полной тишине, либо я ничего не слышу, абсолютно оцепенев. Я не смотрю на него, сосредоточив всё внимание на стене напротив. Мне непонятно, зачем он тут. Я поняла всё утром. Он не желает быть участником моей ошибки, и я не пытаюсь его обвинить или удержать, приняв вполне понятную позицию, а жалость вовсе ни к чему. Я не хотела, чтобы он знал о чём-то и был частью моего прошлого, но Алестер решил всё за меня. Я вынуждена пустить его за эту линию ужаса, с которой он никогда не был знаком, проходя вполне беспечную и весёлую тропинку под названием жизнь.

Сквозь поток мыслей, слышу стук в дверь, после чего протягивается рука, удерживая полотенце, которое принимает Эйден. Вода отключается и вокруг моего тела оборачивается то самое полотенце. Ещё через минуту оказываюсь в собственной кровати. Алестер легко и бесцеремонно находит новую одежду в моём шкафу и протягивает Эйдену, после чего покидает комнату. Меня, словно куклу или овощ, облачают в одежду. Последнее, что вижу — Эйдена, который сидит передо мной на корточках и смотрит в глаза. Его ладони сползают с моих бёдер и разрывают физический контакт. Он покидает комнату следом за Алестером.

Мои веки слипаются, стоит только головой коснуться подушки. Сон в этом доме уже не пугает, потому что страхов больше нет. Нет ничего. Это похоже на смирение, которого я достигла. Возможно, стоит благодарить папочку, который либо просто-напросто выбил мои мозги, либо помог всяким чувствам исчезнуть.

Но стоит скрипу добраться до ушей, как я тут же открываю глаза.

Эйден молча проходит в комнату и ложится в постель. Он растягивается на кровати, лёжа на животе и отворачивает от меня лицо. От холода, что возник между нами, сердце сжимается. И в этом виновата только я. Это была моя большая ошибка и самая отвратительная ложь, на которую пошла. Это всё, что мне удаётся почувствовать.

Спустя несколько минут, покидаю кровать и плетусь к дверям, чтобы покинуть комнату, уснув в одиночестве.

— Вернись в кровать, — говорит за спиной Эйден. Я бы послушала вчера и в любой другой день, но не сегодня и не сейчас.

Закрываю за спиной дверь и продолжаю идти, услышав напоследок лишь его усталый вздох.

Уже не пугает наткнуться на отца и вновь оставить мозги на стене. Преследует ощущение, что он вовсе отсутствует в станах дома, это объясняет то, что мы всё ещё тут. И это не намного лучше, чем ощущать ту ноющую боль в области сердца и понимать, что упала в глазах Эйдена на самое дно. Смахиваю слёзы, что выжигают глаза, и морально готовлюсь к завтрашнему дню. Я вижу только единственный выход, с помощью которого всё исправлю.