Выдумщик
Шрифт:
А ты еще не мог вспомнить, чем ты тут жил, в этом пустом пространстве! Но ведь жил. И даже настроение, повторяю, было другое, когда прилетал на «летучем голландце»: общение в салоне было самое дружеское, все объединены были общим везеньем и счастьем… Может быть, как всякий соавтор эпоса, я все слегка упрощаю и укрупняю. Но надо, чтобы кто-то это делал, чтобы «эпос» остался, не растворился в размытой обыденности, хотя бы – автобусный. Для начала. Хотя автобусов мало!
Помню, однажды я шел через пустыри, в темноте и холоде. Вдруг что-то толкнуло меня сзади в ногу. Я застыл. Что это может быть? Я испуганно оглянулся… Пустота. Потом вдруг откуда-то, уже со стороны, промчалась абсолютно черная собака, как сгусток тьмы. Что за собака? Почему
Я стоял, застыв, и вдруг она промчалась мимо – на этот раз не взлетела. Фу!.. Я понемногу приходил в себя. Да, иметь излишнее воображение опасно. Собака спугнула ворону, а я-то вообразил!.. Но уже – что-то.
У фонаря остановился. Надо записать. Ветер трепал блокнотик, и я с отчаянием спрятал его обратно в карман. Что записывать? И зачем? Сколько можно? Утром я снова стоял на остановке, и сугроб налипал на спине. Похоже, все автобусы, хорошие и плохие, отменили вообще. Единственное, что утешало, – это сравнение с Богом, который тоже начинал когда-то в такой же тьме.
Я ехал через широкий длинный мост. Под ним сверкало бескрайнее море рельс. Отсюда было километров пять до Московского вокзала, и тут товарные поезда рассортировывали, распихивали по степени важности на второй путь или на двадцатый. На краю рельс, почти у горизонта, стояла белая двухэтажная будка с железным балконом, и из нее гулко доносилось: «Тридцать седьмой-бис на четвертый путь! Двенадцатый литерный на резервный путь!» Ну и что радостного в этом царстве железа? Я с тоской глядел из окна автобуса за край моста.
Под этот край как раз с грохотом уходил длинный состав с красивым, золотистым сосновым лесом – на каждой платформе они лежали высокой горкой. Один вагон со стуком исчез, потом второй… десятый… тридцатый… последний! Вывозим наш лес? Позор! Или, наоборот, – завозим? Позор!
И тут же из-за края моста, под которым скрылся предыдущий состав, выскочил встречный, столь же стремительный, но, главное, нагруженный точно такими же бревнами! Вот он, мой мост!
Нет ключа, ча-ча! Все неприятности начались с этого переезда «за околицу». Или я просто все валю на переезд? Что в нем плохого? Повторял себе: маме с выходом на пенсию дали квартиру – четырехкомнатную! За заслуги. И это приятно. Признательность, почет! Но мама, вкусив почестей, тут же укатила в Москву – воспитывать внучку, дочь сестры Оли. А Нонна с дочуркой, даже сюда не глянув, подались к теще, в упоительный Петергоф, где все было рядом. Что в этом плохого? А здесь, куда ни кинь, далеко. Чем я и воспользовался: уволился. Где это видано? Полдня на дорогу! И куда, главное: НИИ рубах! Так мы с друзьями иронично прозвали учреждение, где проходили практику, но когда нас распределили туда… Смеялся один я. Лазером рубахи кроить! Друзья подошли серьезно, честь им и хвала! Жизнь надо строить, семью. Количество рубах, созданных ими, позволило всех одеть. И без ниток – все лазером. Одежда важна. Но посвятить ей всю жизнь?
А чем похвалишься ты? Сам-то кто? На этом как раз стоит гриф глубокой секретности, недоступный и мне! Агент без примет! Так и помрешь! «Что-о-о?! Это кто на меня бочку катит? Да меня сам Костюченко на свадьбу звал!»
Конечно, моим рубахам-парням я не говорил, что хочу куда-то там вознестись. Неловко. Внешне изобразил так, будто я опускаюсь. И вы знаете – удалось! Все поверили! Даже мать! Получилось блистательно. Но ликую один я. Причем редко. Чаще – смотрю на себя в зеркало… Бомж! Причем – бомж при квартире. Сплю на тюках. Так и не распаковал. Зачем? Вряд ли моя семья ко мне приедет. Разве что мама, бедная, посмотреть, что стало с ее недвижимостью, которую дали ей за безупречные годы. Лежал на нераспакованных узлах и… дочуркиными фломастерами на моих холщовых китайских брюках, закинув ногу на ногу, – писал! Что? Неважно! Стихи! Одна штанина уже вся исписана, другая –
ждет.Упиваюсь дикой свободой… как бы. Вот сегодня – метался во тьме по гнилым, склизким пустырям, как Маугли. Но только вместо дикого барса – собаки. Дождь колотил, переходящий в снег. Дважды падал. Вот так, наверное, и выронил ключ. Нет ключа! Ча-ча-ча! И теперь уже хаос, что за дверью, раем казался. Да и не будет у тебя больше ничего. Соглашайся! Все счастье твое – вот за этой халтурной дверью. На площадке маму подождать? Ну, нет! Разбежался, два шага – и плечом в дверь! И она вылетела. Легче, чем пробка! Смешно. Жалкое препятствие в моей плодотворной работе. Две фанерки, а между ними – труха. Брезгливо вынес на помойку, чтобы не отвлекала. Смешная вещь. Маме скажу – украли. Скоро обещала приехать. Порадую.
Я деловито упал на тюки, закинул ногу, фломастер схватил – и вдохновение пришло: «Нил. Нил чинил точило, но ничего у Нила не получилось. Нил налил чернил. Нил пил чернила и мрачнел. Из чулана выскочила пчела и прикончила Нила. Нил гнил. Пчелу пучило. Вечерело». На штанине писал! Эпитафия. Годится и для меня. Звонок! Хочется сказать – в дверь.
– Входите!
И даже волосы пригладил. А вдруг – чего? Представил себя глазами входящих. Бр-р-р! Мама хотела видеть меня аспирантом!.. И – вот. Валяюсь, как куль! Сердце заколотилось. Присел. Вошла женщина! О красоте не будем. Почтальон! Хорошо – не мильтон. За кражу собственной двери могут и привлечь! Такие вот мысли. Одичал тут.
– Распишитесь!
– Мама приезжает! – поделился я.
Мол, не совсем уж дикарь.
Она огляделась.
– Вот и порадуется! – усмехнулась она.
В этом не сомневаюсь. Только радость ее будет выражена в форме гнева. Оставила под моим присмотром свою недвижимость! А у нее даже двери нет.
Сидел почему-то в прихожей. Наказывал себя. По ускоренной системе. И не у кого помощи просить. Рубахи-парни? Носы зажмут. Стерильность у них там. Передовыми технологиями владеют! Костюченко? «Москвич» себе купил! Не приедет. Есть, правда, один тип, из темного прошлого. Должок за ним… Может, подумает – есть что украсть. И я разочарую его! И скажу: «Видишь, до чего я дошел? Пришла твоя пора меня выручать!..» Щемяще! «Сходи, укради дверь. Для друга. И вернись туда, где ты, возможно, и провел это время!» Гуманно! А может, и в армии служит, и наверняка и там сумел протыриться куда надо. Армия учит другу помогать. Да нет его в армии. Дисциплина не для него. Скорее – строгий режим… Куда же ты это Феку загнал? Не жалко?
С волнением шел звонить. Последняя двушка. Последний патрон… как говорится, для друга берег.
– Алло!
Сам голос свой не узнал. Охрип. Полгода не разговаривал.
– Алле-е! – именно через «е». Старуха! Соседка? А может – это его мать? И скажет сейчас страшную правду? Пусть. Все равно страшнее реальности ничего нет.
– Феоктиста можно?
– А кто это?
«Кто это» – это про меня или про него? Не знает такого?
– Шашерин Феоктист… жилец ваш!
– А его нет.
– А когда будет?
– А какая разница? – разговорилась она. – Если придет – то пьяный. Баба его не любит его!
Нелька! Он!..
– Запишите адрес… Да не его, а мой! Улица Верности, дом 16… Квартира? Семь. Жду! Приколите это на его дверь… Чем? Шилом!
Короткие гудки. Интересно – в каком образе явится? Неужели так опустился… как я? Скоро будем шамкать. Сердце ожило! Аж даже слышно его.
– Валерий! Ты жив? – мама появилась раньше, чем я думал. Быстро добралась.
– Жив, жив… – растроганно повторял я. – Ну… проходи в свою комнату!
Там дверь, к счастью, есть. Огорченная мама прошла прямо в пальто!.. И долго не выходила.
– Вот, учитесь, Нелли Викторовна, как надо жить! – услышал я наглый говорок.
Фека! Я выскочил в прихожую. Но он словно не видел меня. Может, я невидимка? Или он ослеп? Обращался исключительно к ней… Нелька! Но моего восторга никто не разделил, даже и не заметили!
– Вы всё тянетесь к роскоши, а интеллигентные люди без дверей живут, подобные мелочи их не колышут!