Высшая мера
Шрифт:
– Ничего девочка, - сказал Брыкин.
– Телефончик оставила?
– Посоветовала забыть.
– А сможешь?
– Постараюсь.
– Юферев снова наполнил стакан и снова выпил его залпом.
– Кажется, она меня достала, - пожаловался он, - кажется, достала.
– Значит, ты еще живой человек, Саша.
– Местами, ребята, только в отдельных местах.
– Юферев взял бутылку, но, убедившись, что она пуста, поставил ее на стол.
Апыхтин с изумлением рассматривал свой новый паспорт, и он все больше ему нравился. Нравилась новая фамилия - Антонов, фотография, где он выглядел явно
За время своих блужданий по Москве Апыхтин сделал важное открытие - оказывается, банкирская работа, вся та деятельность, которую он проделал, чтобы организовать, пробить, узаконить свой банк, вся эта работа подготовила его очень ко многому. Теперь он мог спокойно говорить с самыми разными людьми, мог, не дрогнув, предъявить свой фальшивый паспорт кому угодно, мог врать увлеченно и искренне.
Расставаясь с собой, Апыхтин не испытывал никакого сожаления. И чувствовал - что бы ни случилось с ним дальше, возврата не будет, он уходил от себя прежнего навсегда. Превращения, происходившие с ним, были необратимы, теперь он понимал это.
И не испытывал даже слабых колебаний. Все шло правильно, более того - единственно правильно. Он вдруг осознал: никакое событие, никакая встреча с кем бы то ни было не вызовет в нем робости и неуверенности. Мир сделался простым и до конца понятным, а он в этом мире нашел свое место.
Прежде чем вернуться в город, он решил позвонить в банк и поговорить с заместителями. И не потому, что так уж соскучился по родным голосам, вовсе нет. Обычные человеческие чувства, слабости, устремления как-то отступили, и он с удивлением убеждался в том, что не тянет его к людям, с которыми столько перенес всего, а все сильнее и нестерпимее влечет другая жизнь - суровая, криминальная, безрассудная.
Первому позвонил Басаргину. Тот замещал его все это время, и Апыхтин по прежней привычке, сам того не замечая, выполнил суровое требование субординации - вначале разговор с руководством.
– Привет, Басаргин!
– проговорил он в трубку, с наслаждением чувствуя, что голос у него прежний и зам наверняка воображает Апыхтина тоже прежним.
– Старик!
– закричал Басаргин.
– Ты приехал?!
– Да нет еще…
– Откуда звонишь?!
– Есть такой небольшой городок на западе Кипра… Пафос называется…
– Ты до сих пор в Пафосе?!
– Подзадержался немного. Тут на самом берегу стоит совершенно потрясающий ресторанчик, весь залитый солнцем, весь раскаленный на солнце… Но вино холодное…
– Как называется вино?
– закричал Басаргин, будто это было самым главным.
– «Афродита», - сказал Апыхтин, не задумавшись ни на секунду.
– О!
– застонал Басаргин, и Апыхтин, кажется, даже увидел, как тот горестно раскачивается в его председательском кресле.
– Неужели такое возможно, неужели есть на белом свете люди, которым это доступно!
– Есть такие люди, Андрей, есть. Но, понимаешь, во всяком наслаждении существуют и отрицательные, удручающие стороны, которые не позволяют полностью отдаться…
–
Что же тебя там удручает, старик?!– Понимаешь, море такое синее, такое синее, что просто слепит и режет глаза. А от раскаленной белой стены ресторана поднимается вибрирующий морской воздух. К тому же стакан, который мне дали для вина, оказался маловат, маловат стаканчик-то! И это… Вино на таком солнце нагревается слишком быстро, и его приходится пить как можно быстрее. Только тогда тебе принесут еще одну холодную бутылочку «Афродиты».
– Остановись, старик! Остановись! Если не хочешь добить меня окончательно!
– Ладно, не буду о Пафосе, - сжалился Апыхтин.
– Как тебе живется в председательском кресле?
– Мечта одна, старик… Возвращайся быстрее и дай возможность перевести дух. Других желаний в жизни не осталось.
– КакЦыкин?
– Чудной он какой-то сделался… Притих. Не то затаился, не то приболел. Молчит, глазками моргает, иногда словечко обронит, дельное словечко, ничего не скажешь, но нечасто это бывает, нечасто.
– Устал, наверное, - предположил Апыхтин.
– Все мы устали, старик. Ты сколько там еще намерен балдеть?
– Пожалуй, недельку побуду.
– На Троодосе был?
– Был и еще разок хочу смотаться… Тянет. Что Осецкий?
– Веселится. Носится по коридорам, как шутиха, везде успевает, везде нечто руководящее произносит. Кажется, он тебя замещает, а вовсе не я.
– Поменяйтесь.
– Я предлагал. Говорит, всему свое время. Впрягся - тяни.
– Тоже верно. Все, Андрей, будь здоров, до скорой встречи!
Апыхтин вышел из телефонной будки Центрального телеграфа, походил по залу, осмысливая услышанное, как бы заново оценивая каждое слово Басаргина, а минут через двадцать снова вошел в будку.
– Цыкин?
– А, Володя, - произнес Цыкин уставшим голосом, как это может произнести человек, с трудом оторвавшийся от важных бумаг.
– Ты уже в городе?
– Еще в городе. Пафос называется.
– Да-а-а?
– протянул Цыкин. На этот раз в его голосе прозвучало облегчение.
– Ну, ты даешь… Похоже, понравилось? Домой не хочется?
– Ничего городишко, - ответил Апыхтин, мучительно пытаясь понять - что в словах Цыкина его насторожило.
– Вино тут пока еще есть, море на месте, холода наступят не скоро.
– А наступят?
– Представляешь, кошмар - в январе температура воды понизится до двадцати градусов.
– Тепла?
– Вода не может понизиться до минус двадцати, иначе это будет уже не вода, это будет нечто иное.
– Вообще-то да, - согласился Цыкин. И замолчал.
И Апыхтин молчал.
– Через недельку будешь?
– наконец спросил Цыкин.
– Постараюсь.
– И Апыхтин опять замолчал, уже сознательно, понимая, что слова Цыкину почему-то даются с трудом, что он попросту не знает, как себя вести. То ли действительно устал, то ли не был уверен, что Апыхтин вернется когда-нибудь, то ли в кабинете у него сидели люди и он не мог вести себя свободно.
– Как следствие?
– спросил Апыхтин, вдоволь насладившись молчанием.
– Ковыряются.
– Успехи есть?
– Будь у них хоть какие-нибудь успехи, в тот же вечер по телевидению сообщат. Нас тут постоянно держат в курсе.