Высшая мера

–  Маленько есть.

–  А я в Болгарии был, - сообщил мужичок.

–  Ну и как там?
– без интереса спросил Апыхтин.
– Вино, брынза, женщины?

–  Всего понемногу, - солидно кивнул мужичок. Апыхтин понял, что не видел тот в Болгарии ни вина, ни брынзы, ни женщин.
– Коньяк дерьмовый, брынза соленая, женщины… Не поверишь, одни немки. Одни фрау.

–  Красивые?

–  Что?!
– вскинулся мужичок и так резко повернулся к Апыхтину, будто тот произнес нечто совершенно невероятное.
– Фрау красивые, да? Фрау? Не знаю, может, они и красивые, - как-то сразу успокоился сосед, - может, и красивые… Но что я знаю совершенно точно - жадные, как… Как не знаю кто!

– Сосед пошевелил ногами под сиденьем, убеждаясь, что его сумка пока еще на месте, пока еще никто ее не стащил.

–  А мне говорили, что французы по этому делу на первом месте чуть ли не во всем мире.

–  По жадности?
– опять вскинулся сосед.
– Не знаю… Французов на нашем пляже не было. У них своего моря хватает.

Апыхтин решил поселиться в гостинице «Россия». Она и в центре, и достаточно бестолковая, и в меру дешевая, да и затеряться среди тысяч ее постояльцев было нетрудно. Последнее обстоятельство почему-то оказалось для него наиболее важным. Почему именно - он не знал. Просто подумал - легко затеряться. И сразу пришло спокойствие - поступает правильно.

Из автобуса Апыхтин вышел на аэровокзале, спустился в метро, проехал до станции «Театральная», поднялся, медленно пересек залитую солнцем Красную площадь и оказался перед гостиницей «Россия».

В номере, едва выпустив из рук сумки, отдернул штору и надолго замер перед окном, за которым посверкивал Кремль. Вдоль разогретых на солнце башен струился знойный воздух, купола были подернуты серой дымкой, маленькие фигурки людей внизу казались придавленными летней жарой.

–  Ничего видик, - пробормотал Апыхтин и отправился в ванную бриться.

Все необходимое: бритву, помазок, мыльный крем, одеколон - он купил еще там, на Кипре, купил, даже не задумываясь, насколько чужды ему, бородатому, были эти красивые предметы. Ему вдруг понравился помазок с полупрозрачной, под янтарь, ручкой, с густой длинной щетиной. И блеск двойного лезвия понравился, причем возникло ощущение, будто у него всегда были такие лезвия и он лишь ненадолго расстался с ними.

И занятие, которое его ожидало, вызывало приятную тревогу - он будет бриться.

Правда, его ждало разочарование - ту короткую бороденку, которую он все-таки оставил, роскошное лезвие не брало, видимо, оно было предназначено для ежедневного бритья, когда щетина не длиннее одного-двух миллиметров.

Но Апыхтин нисколько не огорчился. Натянув белую майку, купленную в Пафосе, он спустился на первый этаж и вошел в парикмахерскую. Она оказалась пустой. Старый лысый мастер оторвался от газеты и, чуть шевельнув темной морщинистой рукой, указал на кресло.

–  Слушаю вас, молодой человек, - произнес он.

–  А что, еще схожу за молодого?
– удивился Апыхтин, опять проявив новую свою привычку - легко включаться в разговор с незнакомым человеком, более того, с человеком, который ниже его по положению.

–  Вы будете сходить за молодого еще лет пятьдесят.
– Парикмахер произнес это без улыбки, даже с некоторой угрюмостью, словно вынужден был признать очевидное.

–  Спасибо.

–  Пожалуйста. Так что все-таки скажете, молодой человек?
– повторил парикмахер.

–  Бриться будем, отец.

–  Бриться - это прекрасно.
– Парикмахер нисколько не удивился, не огорчился свалившейся на него работе, хотя, конечно же, не каждый день приходят к нему сбривать бороды.
– Должен сказать, что и с бородой вы были не последним человеком.
– Он произнес это, уже намыливая мохнатые щеки Апыхтина.

–  Я надеюсь не оказаться последним и без бороды.

–  То, что вы приезжий, видно на расстоянии… С Урала?

–  С Украины, - соврал Апыхтин и опять не смог бы объяснить, зачем он это сделал. Но чувства сожаления не было, наоборот, упомянув Украину, он почувствовал, что поступил правильно.

–  Бывал, бывал, - проворчал старик.
– Как там, на Украине?

–  Они уже не говорят «на Украине», они говорят «в Украине», - ответил Апыхтин.
– Очень озабочены чувством собственного достоинства. Больше ничем не озабочены.

–  А мы говорим «на Руси» и не очень страдаем.

–  Они сравнивают себя с другими государствами, более сытыми, тупыми и самодовольными. Те государства им нравятся больше.

–  А что, есть такие государства?
– невинно спросил старик.

Инструмент у старика оказался неплохим, да и сам он, похоже, был настоящим мастером - через двадцать минут Апыхтин увидел в зеркале почти незнакомого ему человека. Сфотографируй его кто-нибудь незаметно, покажи ему этот снимок - ни за что бы себя не узнал. Правда, щеки его были неестественно бледны по сравнению с загорелым лбом и почти черной шеей, но это не смущало Апыхтина. Он вдруг с удивлением увидел шрам, проходящий почти через всю его щеку, он совсем забыл об этом шраме и, увидев его, опять испытал спокойное чувство удовлетворения - это неожиданная и серьезная поддержка. Бороду он носил десять-двенадцать лет, а круг знакомых, друзей, соратников сложился в последние лет восемь, поэтому о шраме никто не знал, разве что совсем давние друзья, с которыми он расстался после институтских лет.

Была, куда деваться, была давным-давно шальная ночь на берегу реки, были костры, были прекрасные до одури сокурсницы, были тревога, трепет, озноб от пронизывающего насквозь счастья. Тогда-то он и распорол себе щеку о торчащую надломленную ветку. Потом красноватый, изогнутый шрам, идущий от уха до уголка рта, стал одной из причин появления у Апыхтина бороды.

–  Вопросы есть?
– спросил парикмахер, сдергивая простыню и показывая свою работу.

–  Вы красите волосы?
– спросил Апыхтин.

–  Случается.

–  Надо бы нам и этим заняться.

–  Не понял?
– Старик вскинул тяжелые кустистые брови - единственная растительность, которая украшала его большое морщинистое лицо и гладко выбритый череп.

–  Высветлить бы немного, - Апыхтин провел рукой по коротким своим волосам.

–  В какой желаете цвет?

–  Ну… Пшеничный… Не возражал бы против легкой рыжинки… Так примерно.

–  А знаете, что время от времени вам придется повторять эту процедуру?

–  Но ведь вы снабдите меня флакончиком, чтобы не возникало разнобоя в колорите?

–  Сделаем. Так что… Приступаем?

–  Вперед, отец! Без страха и сомнений.

–  Крутой ты мужик, - проворчал парикмахер, снова набрасывая на Апыхтина большую простыню.

Когда Апыхтин вышел из парикмахерской, единственное, что было в его облике от председателя правления банка, это рост. И больше ничего. Только рост, только родные его почти сто девяносто сантиметров. Но от них он избавляться не хотел. Да и надобности не было. Сбросив двадцать килограммов лишнего веса, он шагал легко, широко, охотно оглядывался на пустяки, чувствуя, что ему приятно вот так резко поворачивать голову вслед за человеком, чем-то привлекшим его внимание, вообще развернуться и сделать несколько шагов, пятясь, и снова идти, ощущая каждую клеточку своего тела.