Выживший. Чистилище

– А ты, слухи ходят, с попом спелся?
– заявил мне однажды Валет, ковыряя спичкой в зубах.

– Почему сразу спелся?
– осторожно возразил я.
– Захаживаю к нему в столярку, общаемся. Чего ж не пообщаться с умным человеком...

– А мы, значит, тебя не устраиваем, умишком не доросли, - скорее констатировал, чем спросил урка.

Мда, как-то я поторопился с ответом, этим ребятишкам только дай повод прицепиться к любому неосторожно сказанному слову. А в следующий миг меня затопила злость и к себе, и к Валету, и вообще ко всем блатным, кучкующимся в нашем бараке. Какого хера я тут перед ними прогибаюсь?! В Бутырке не испугался блатарей сразу поставить на место, что ж тут-то, очко заиграло? Потому что их больше, ежели тот же Валет клич кинет по баракам, и всем скопом они меня уделают? И сколько так терпеть? Дальше-то, почуяв слабину, они только больше наседать станут. 'Не стоит прогибаться под изменчивый мир, пусть лучше он прогнется под нас' - пел когда-то Макар. И хотя с его последними высказываниями после 2014-го я не всегда согласен, в песнях он частенько выдавал умные мысли.

– Слушай, Валет, у вас свои интересы, у меня свои, - стараясь говорить ровно, ответил я.
– Я к вам не лезу, и вы меня не трогайте.

– А то что?
– вроде как лениво поинтересовался урка, не вынимая спичку изо рта.

– Плохо будет.

И, ничего более не говоря, я отправился к своей шконке. К слову, науськанный рассказом Иллариона, я взял в лагерной библиотеке 'Войну и мир', которые в прежней жизни так и не удосужился прочитать, и сейчас намеревался продолжить чтение с заложенной накануне вечером 3-й главы.

'Вечер Анны Павловны был пущен. Веретена с разных сторон равномерно и не умолкая шумели. Кроме ma tante, около которой сидела только одна пожилая дама с исплаканным, худым лицом, несколько чужая в этом блестящем обществе, общество разбилось на три кружка. В одном, более мужском, центром был аббат; в другом, молодом, - красавица княжна Элен, дочь князя Василия, и хорошенькая, румяная, слишком полная по своей молодости, маленькая княгиня Болконская. В третьем - Мортемар и Анна Павловна...'

Все-таки слабовата лампочка, всего одна на весь барак, так через месяц и зрения можно лишиться. Хорошо бы скоммуниздить где-нибудь индивидуальную керосинку. Керосин в мастерских имелся, у меня там завязались неплохие отношения с мастером Семочко, уж бутылку он может отлить. Семочко еще недавно был зеком, сев якобы за вредительство на производстве, но минувшие осенью вышло ему послабление, и он получил свободу. Однако уезжать отсюда по какой-то причине не захотел, остался на заводе вольнонаемным. И не он один, кстати, по слухам. Таковых было еще несколько человек. Ну а что, нет у людей семьи, ехать не к кому, а тут вроде как и привыкли. У Семочко, между прочим, жена и дочь погибли во время его отсидки в Ухтпечлаге, утонули в Черном море вместе с напоровшимся на подводные камни теплоходом, а с ними еще под сотню человек. Тела так и не нашли, так что даже съездить на могилки поклониться было некуда.

Тут еще доморощенный поэт надрывался перед уголовниками, зарабатывая лишний кусок сухаря с парой глотков чифиря. Да и то не факт, что обломится. Прознали урки, что в нашем этапе рифмоплет затесался, Костя Ерохин, который в прежней жизни в многотиражку стихи пописывал, и стали его доводить требованиями сочинить что-нибудь о тяготах жизни в неволе. Пообещали не бить, а иногда даже и подкармливать. На его месте, наверное, согласился бы любой, вот и сейчас Костя декламировал свой очередной опус. Причем декламировал с чувством, напоминая когда-то виденного в хронике выступление Андрея Вознесенского.

'Хрипло лаяли собаки

Скаля желтые клыки

Нас загнали в автозаки

Чушки, воры, мужики...

Нынче всех мастей в избытке

Пестрым выдался этап

Позади допросы, пытки

Человек, конечно, слаб

Все подпишет, коли надо

Это будет следаку

Лишь бы вырваться из ада

Когда лучше - ствол к виску

Трое суток в спецвагоне

Вот и лагерь - дом родной

На рывок уйдешь - догонят

Здесь обученный конвой

Вертухаи - словно звери

Забор с проволкой внатяг

Это, братцы, Крайний Север

Он не любит доходяг...'

Конечно, насчет Крайнего Севера Костя немного загнул, но в целом сюжет по делу. Во всяком случае, уркам понравился, и довольный рифмоплет уселся хлебать чифирь с сухарем вприкуску.

После короткой словесной перепалки с Валетом я предполагал, что уже этой ночью со мной могут устроить разборки. Поэтому практически до утра не сомкнул глаз, готовый в любой момент вступить в схватку. Уверенности придавал спрятанный под подушкой самодельный кастет. Форму я сделал из влажного песка, кусок свинца спер в ремонтном цеху, расплавил его на маленьком костерке в жестяной банке и залил в форму... Не говоря, зачем мне это нужно, попросил у Семочко на час-другой круглый напильник, с его помощью обработал все закругления, и вот кастет готов! Мало ли что может случиться, в зоне всегда приходится быть настороже, даже если у тебя внешне ровные отношения с лагерными авторитетами. А учитывая последние события, наличие хоть какого-то холодного оружия весьма кстати.

Можно, конечно, использовать и совок с кочергой, стоявшие возле печки, но до них еще нужно добежать, а не факт, что такая возможность представится.

Еще и клопы эти... Тряпки, которые призваны нам заменять матрасы и одеяла, равно как и подушки, по консистенции больше похожие на валуны непонятного цвета - все это мы получили под лейблом 'постельное белье'. Причем после санобработки, как нас уверял завхоз. Но либо санобработка была так себе, либо - что скорее всего - наш этап сам завез в лагерь паразитов, оседлавших наши тела. Политические, приходившие ночевать с нефтяных разработок, плевать хотели на клопов, они спали без задних ног, а вот мне такое соседство с кровопийцами доставляло серьезный дискомфорт.

К счастью, в эту ночь урки не стали на меня наезжать, и под утро, когда барак уже дрых в полном составе, за исключением подкидывавшего дрова в печь Митяя, я тоже задремал. Вроде только закрыл глаза - а уже команда дневального: 'Подъем!'. Валет с Копченым, впрочем, продолжали 'давить массу', как говорили у нас в армии. Вот уже вторую неделю они прикидывались больными, и сержант явно на них махнул рукой, предпочитая не связываться с уголовным элементом.

'Что же мне теперь, каждую ночь вот так не спать?
– думал я, в легкой прострации, словно сомнамбула, двигаясь от столовой к ремзаводу.
– И надолго меня хватит? В сменку подежурить никого не попросишь - ни политических, ни, тем более, уголовников, которые под Валетом и Копченым ходят'.

От отца Иллариона не укрылось мое состояние, когда я заглянул в столярку погреться. На улице сегодня было особенно морозно, градусов 25 ниже нуля, а в столярном цеху бойко горела печка, обложенная на всякий случай кирпичами, которые тоже неплохо нагревались, отдавая тепло окружающему пространству.

– Что стряслось, Клим?
– спросил священник, не отрываясь от работы.

– Да нет, нормально все, отец Илларион...

– А я вижу, что терзает тебя что-то. Скажи - легче станет.

И словно какую-то пробку выдернул старик. Слова из меня полились сами собой. Нет, всю свою историю, конечно, я не рассказал, ни к чему впутывать батюшку в такие дела, если уж я решил до последнего выдавать себя за Клима Кузнецова. А вот о разговоре с Валетом, в котором упоминался отец Илларион, и последующей затем бессонной ночи покаялся.

– Не переживай, - успокоил меня собеседник.

– Да я и не переживаю особо.

– Переживаешь, я же вижу, - скупо улыбнулся священник.
– А если бы перед сном вчера помолился - Господь тебя утешил бы. Молитву знаешь хотя бы одну?