Выживший. Чистилище

– Да что ж ты, отец Илларион, проповедовать не бросил, первый срок отсидев?
– по наивности своей спросил я его в первую нашу встречу.

– Да как же бросишь, коль урок это мой. Обет я дал нашему настоятелю, когда монастырь разоряли. Он меня и рукоположил в сан. Я и еще двадцать монахов, отправившихся в странствие по Руси, нести слово Божие в умы и сердца людей.

– И что же, здесь, в заточении, тоже проповедуешь?

– Проповедую, сын мой, а как же без этого! Вот с тобой, к примеру, поговорил малость малую, а вижу - задумался. Можно и в лагере о земном говорить, но так, что до сердца дойдет быстрее, чем иная проповедь в храме. Но и о Боге тоже говорю, когда нужда появляется. Помирает в лагере человек - меня зовут, хоть кто-то успеет причаститься перед смертию. Даже атеисты, рушившие храмы, у нас тут становятся верующими. Перед Богом все равны.

– А не боишься, что какой-нибудь доброхот сдаст тебя администрации лагеря?

– Чего ж бояться, коль сам Мороз об этом знает... Об том месяце заходил сюда, проверял, как работаем, спрашивает: 'Все проповедуешь, дед?' 'Проповедую, - говорю, - пока сил хватает'. А он мне, мол, главное, чтобы на работу хватало сил. С тем и ушел.

К моему превеликом удовольствию, на заводе была оборудована душевая из двух кабинок, с кранами для подачи холодной и горячей воды. В подвале постоянно работал бойлер. Я с огромным удовольствием помылся с обмылком лежавшего здесь же на деревянной полочке дегтярного мыла. Из трех моих сподвижников помыться решил лишь отбывавший наказание за хищение государственной собственности Йося Кацман. Он сегодня старался работать не хуже других, хотя к концу смены от усталости просто валился с ног.

После ужина мы вернулись в барак, в котором населения явно прибавилось. Прибыл этап из Ростова. В общем-то, такие же бедолаги, как и мы, но мое внимание сразу привлек зек с на первый взгляд непримечательным лицом, к которому остальные обращались по кличке Валет. Почему Валет - понял тем же вечером. На левом предплечье у уголовника красовалась татуировка в виде трефового валета. Но больше внимания привлекала татуировка на груди в виде большого орла, с восходящим солнцем и женщиной в когтях Он явно держал масть на своем этапе.

– Валет - вор уважаемый, - шепнул мне перед отбоем один из пришедших с нашим этапом уголовников.
– С 12 лет чалится по лагерям, его сам Лавр короновал.

– Что за Лавр?

– Да ты что, это же легендарная личность в воровском мире.

– А что, много в Союзе воров в законе?

– Не больше десятка, короновать начали несколько лет назад, самых достойных.

Наши же, кто 'дебютировал' на скважине, с непривычки от усталости буквально валятся с ног. Бывший преподаватель немецкого языка Лев Лерман, получивший 10 лет за контрреволюционную пропаганду, стоит на холодном полу босиком, держит в руках свои развалившиеся ботинки и не знает, что предпринять.

– Сушите, товарищ Лерман, а утром подвяжете каким-нибудь шнурком, - подсказываю ему ход дальнейших действий.

Лерман грустно кивает и ставит обувку рядом с печкой, где уже выстроилась в ряд самая разнокалиберная обувь - от еще вполне приличных сапогов до онучей, пребывающих в состоянии, мало чем уступающих учительским.

На утренней поверке по примеру Копченого Валет отказался работать и вообще всячески сотрудничать с администрацией, ежели ему такое предложение поступит. Его поддержал еще один вор Сиплый, и они по уже проторенной нашими три К - Копченым, Клыком и Крестом - дорожке отправились на трехдневный отдых в карцер.

Я же продолжал трудиться при ремонтном заводе, понемногу адаптируясь к реалиям местной жизни. От аборигенов услышал, что наш отрядный вполне себе еще человечный мужик, старается поддерживать относительный порядок. В других отрядах блатные крепко держат масть, а руководство им потакает, потому что урки чмырят политических, к которым у лагерной администрации отношение как к животным. Это даже не руководство, а урководство - впору вводить такой термин.

– За такие методы вашего Северцева многие коллеги - если можно так выразиться -недолюбливают, - говорил сидевший по 49-й статье Олег Волков .
– Мол, выделиться хочет, правильного из себя строит, политических не гнобит и так далее.

Волков был моим ровесником, как и отец Илларион, он работал в столярке при заводе, только не ящики сколачивал, а обтачивал фуганком доски для этих же ящиков. Если с батюшкой мы разговорились уже в первый день, то с Олегом - на следующий, во время послеобеденного перекура. Дымя папироской, он с удовольствием поделился своей историей. Оказалось, что его отец был директором правления Русско-Балтийских заводов, мать - внучка адмирала М. П. Лазарева. Посещал Тенишевское училище, где был одноклассником будущего писателя Владимира Набокова. Шесть лет работал переводчиком в миссии Нансена, у корреспондента Ассошиэйтед Пресс, у концессионеров, в греческом посольстве. В феврале 1928 года был в первый раз арестован, отказался стать осведомителем, был приговорен к 3 годам лагеря по обвинению в контрреволюционной агитации и направлен в Соловецкие лагеря особого назначения - СЛОН. В апреле 1929 году лагерный срок заменили высылкой в Тульскую область, где он работал переводчиком технической литературы.

В марте 1931 году был снова арестован и приговорен к 5 годам лагеря по обвинению в контрреволюционной агитации. Снова был этапирован в СЛОН. В 1936 году оставшийся срок был заменен ссылкой в Архангельск, где работал в филиале НИИ электрификации лесной промышленности. 8 июня 1936 года вновь был арестован, приговорен к 5 годам заключения как 'социально опасный элемент' и направлен в Ухтпечлаг.

– Мда, жизнь у тебя точно не сахар, - прокомментировал я вслух услышанное.

– Живы - и слава Богу, - усмехнулся Олег.
– Нам не привыкать, полстраны сидит, сотни тысяч расстреляны. Наверное, кто-то и впрямь за дело, да только ярлык врага народа могут приклеить к кому угодно, по малейшему донесению. Да и к уголовникам при новой власти в тюрьмах и лагерях почему-то отношение не в пример лучше, чем к осужденным по политическим статьям, хотя ведь лагерное начальство знает, что многие оказались здесь по ложному навету.

– Может, и так, - осторожно согласился я.
– Только что тут можно сделать? Против такой машины рыпнешься - вмиг раздавит.

– Да и не рыпнешься - раздавит. Если уж пропадать - то хотя бы с честью, со знанием того, что ты человек, а не тварь дрожащая, как писал старина Достоевский.

– Ну да, на миру и смерть красна, - усмехнулся я.
– Только все же хотелось бы еще по возможности пожить.

После чего негромко а-капелла исполнил первый куплет известной в моем времени песни 'ЧайФ':

'А не спеши ты нас хоронить

А у нас еще здесь дела

У нас дома детей мал мала

Да и просто хотелось пожить...'

– Сам сочинил?
– спросил Олег.

– Знакомый один, - отмазался я традиционной фразой.
– Ты лучше мне про вашего главного расскажи, про Мороза.

– Про Мороза? Хм, занятный человечишко... Служил в системе ОГПУ, был осужден на 7 лет за превышение полномочий в 1929-м, а спустя полгода назначен начальником Ухтинской экспедиции Управления северных лагерей ОГПУ особого назначения. Судимость с него сняли и восстановили в партии, если не врут, осенью 31-го, но еще летом того же года он стал начальником Ухтпечлага.

– Выходит, даже зек может оказаться на руководящих должностях?

– Ну, мне это точно не грозит, я в партии не состоял, в ОГПУ не служил, да и статья у меня другая.

– Мне тоже, я был простым докером, и тоже беспартийным.

– В общем, Ухтпечлаг при Морозе расширяется в условиях, при которых не требуется ни конвоя, ни строя. Природа сама помогает НКВД, отгородив лагеря от страны непроходимыми лесами. Бежать некуда. Тайга и тундра, гиблая, скудная земля.

Тысячи людей годами живут в землянках, палатках и хибарках, строя модернизированные шахты, промыслы и верфи... ЗеКа сотни километров тащат на руках пятисотпудовые крелиусовские буровые станки. Мороз говорит, что ему не нужны ни машины, ни лошади, мол, дайте побольше заключенных - и он построит железную дорогу не только до Воркуты, а и через Северный полюс. Готов мостить болота заключенными, бросает их запросто работать в стылую зимнюю тайгу без палаток - у костра погреются!
– без котлов для варки пищи - обойдутся без горячего! Трудами ГПУ и Мороза север превратился в гигантскую каторгу. В то же время собирает наилучших специалистов из других лагерей и создает им более-менее сносную - а по зековским меркам и просто роскошную - жизнь. Иные даже жилье получили и возможность выписать семью. Такой вот человек он - старший майор государственной безопасности Яков Моисеевич Мороз.