Взять свой камень

– Мы ищем Денисова, – тихо сказал Волков, наклонившись ближе к раненому. – Пограничника. Вы были вместе?

Перед вылетом на задание Антон видел фотографию капитана-пограничника Александра Ивановича Денисова, запомнил его приметы, цвет волос, глаз, рост. Получил пароль, назвав который, он мог доказать Денисову, что действительно является представителем центра. Определить точно – Денисов перед ним или нет, не было возможности. Рост примерно такой же, глаза похожи, но волосы потеряли свой первоначальный цвет, да еще сильно разбито лицо: неизвестный ранен в ноги и плечо, и видимо, не раз падал, спеша выбраться из своего укрытия. Лицо отекло, распухло, глаза ввалились, под ними залегли густые тени, губы спеклись…

– Кто вы? – опять прохрипел раненый.

– Капитан Хопров, командир спецгруппы, – ответил Волков. – Где ваши документы?

– Зачем они вам? – раненый попробовал приподняться. – Я военврач Сорокин. Юрий Сорокин.

– Юрий Алексеевич? – раздвинув стоящих, подошел к нему Костя. – Не узнаете? Я сосед Вали, вашей племянницы, помните? Вы нам еще про Дальний Восток рассказывали.

– А-а, – напряженно вглядываясь в лицо радиста, попытался улыбнуться Сорокин. – Где это было? Когда?

– В Москве, на Молчановке!

– Точно, – облегченно вздохнув, военврач откинулся назад. – В ботинке, под стелькой мои документы. Да нет, в правом…

– Где Денисов? – просматривая документы Сорокина, продолжал выспрашивать присевший у изголовья раненого Волков. – Может, вас перевязать? Раны беспокоят?

– Не надо, – устало прикрыл глаза Юрий Алексеевич. – Где Денисов, я не знаю. Теперь не знаю, – добавил он.

– Почему теперь? – насторожился Антон.

– Мы с ним на Вязники ехали в машинах… Потом в эшелон грузились. У меня раненые были, много, а он ящики какие-то железные… Помню, во дворе райкома деньги жгли, миллионы из банка…

– Денисов говорил, какой груз в его ящиках? – приподняв голову Сорокина, капитан дал ему воды.

Военврач некоторое время молчал, веки его вздрагивали, потом тихо сказал:

– Нет. Он просил, если случится что, вагон уничтожить. Обязательно поджечь. Именно поджечь!

– Как все произошло в Вязниках? – Антон закурил, отгоняя ладонью дым от лица раненого.

Наконец-то перед ним живой свидетель произошедшего несколько дней назад боя, способный пролить свет на загадочное исчезновение капитана-пограничника и его груза.

– Ничего, – усмехнулся Сорокин, – я сам курящий… На станции много поездов скопилось. Сначала немецкие самолеты налетели, бомбили жутко, земля тряслась и стонала, а потом выползли танки. Такое началось! Денисов и его водитель, тоже пограничник, собрали раненых, способных держать оружие, и залегли в цепь, а мне велели вагон поджигать. Именно поджигать! Глоба – это сержант-пограничник, который с Денисовым был, – танк гранатами подорвал, но и сам… Милиционеры там еще воевали, девушка с нами была, они все тоже… Никого не осталось.

– А вагон? – не выдержал разведчик.

– Я побежал, рядом раздался взрыв, ударило, волной и осколками посекло, потерял сознание. Если бы не бабка Марфа, сейчас бы уже травкой прорастал. А вагон стоит. Думаю, остался целым на станции.

– Как это – стоит? – опешил Волков.

– Когда меня со станции тащили, – проскрипел Сорокин, – он еще стоял, почти в середине состава. Говорить я не мог: контузило и много крови потерял – но вагон видел. Эшелон наш так и остался на путях, недалеко от вокзального здания. Могу показать, где. Номер вагона не сообщу.

– Наверное, не получится, – помрачнел Волков. – Немцев у станции до черта, и стемнеет скоро, а тебя, Юрий Алексеевич, в лесу оставлять нельзя. Да еще ребенок у нас на руках. Ладно, спасибо. Полежи пока, а мы помозгуем, как быть-воевать.

Укрыв Сорокина своим пиджаком, Волков отозвал в сторону Макара и сел на пенек, поглядывая на густеющие между деревьев тени. Скоро ночь, наступит темнота, соваться на станцию, не зная, что там и как, рискованно, но время не ждет. Если Сорокин не ошибается и эшелон с секретным вагоном действительно все еще стоит на путях, то опасность обнаружения его груза немцами неизмеримо возрастает. Надо что-то решать.

Неожиданное появление врага в Уречье может говорить только об одном – Цыбух действительно предатель, и сейчас он у фашистов. Что еще успел подслушать Гнат из разговора с Макаром? Откуда последуют неожиданные удары? Где могут притаиться немецкие засады? Как быть с Сорокиным и Настенькой? Где материалы, которые вез Денисов для передачи центру? Их он не мог оставить в вагоне. Неужели они вмяты в землю и перепаханы гусеницами немецких танков, неужели полный опасностей путь, проделанный капитаном-пограничником, трагически оборвался здесь, у забытой богом рядовой станции Вязники?

– О чем задумался? – прервал затянувшееся молчание Путко.

– Куда нам деть раненого и Настю? Мы не можем таскать их за собой. В любой момент может начаться новая заваруха. Помогай, Макар.

– Есть одно местечко. У деда Прокопа на хуторе. Человек он наш. Вместе на железке работали. Может, туда? – нерешительно предложил Путко.

– Далеко?

– Верст пять. Дед надежный, не сомневайся. Устроит их в лесу, в землянке.

Капитан прикинул: пять километров – это почти рядом с Вязниками. Штурмбаннфюрер Шель противник не из слабых, он наверняка уже предпринял все необходимые меры. Уречье сожгли, а там искали Сорокина, пусть даже не зная, что он не Денисов. Но ведь этого не знал и Путко. Немцы могут начать прочесывать местность и обнаружат Сорокина рядом с хутором деда. Однако иного выхода нет – не возвращаться же к Жалам. А может, стоит вернуться? Но надо бы и станцию осмотреть, пока совсем не стемнело…

– Ладно, – хлопнув ладонями по коленям, Волков поднялся. – Пошли к Прокопу. Там выйдем на связь со своими и окончательно решим, как быть дальше…

* * *

Стоя на разбитом перроне спиной к зданию вокзала, Гельмут Шель мрачно разглядывал забитые вагонами пути. Бардак, самый натуральный бардак. Но чего еще ждать от русских?

В стороне, недалеко от вокзала, чернели остовы двух сгоревших немецких танков. У одного башня повернута набок и хобот орудия опущен вниз, а у другого растянулась по земле сползшая с катков гусеница. И разрушительные следы огня на броне, казалось, съежившейся от нестерпимого жара.

В конце путей, около выходной стрелки и застывшего с поднятой рукой семафора, рельсы вздыблены взрывом и свернуты тугим узлом. Около них суетились несколько саперов, пытавшихся привести стрелку в порядок. И вагоны, вагоны, вагоны – и совсем целые, и обгоревшие остовы на колесах, и чуть тронутые огнем, и полусгоревшие, с пробитыми осколками крышами и вылетевшими стеклами, без ступенек, подножек и поручней, вагоны пассажирские и грузовые, платформы, теплушки и пульманы. Море вагонов!