Взыскующие неба

Засыпали могилу и складывали небольшую горку из камней оба молча. Так же молча, глядя в стороны, спустились с холма.

За воротами к ним подбежал Бойд - видимо, нарочно дожидался возвращения. Он остановился в нескольких шагах от Кромальхада и, потупившись, сказал:

– Я прошу у тебя прощения за то, что подстрелил твою ворону.

Кромальхад молчал. Бойд неловко переступил с ноги на ногу.

– Ты меня простишь?
– спросил он и оглянулся. Там, у коновязи, стояли Дункан и Энгус; видимо, они велели мальчишке просить прощения, пока Кромальхад не смягчится.

Тот отвернулся.

– Ну что ты?

– шепотом спросил Гильдас.

Кромальхад, не ответив, зашагал к хижине.

Лекарь догнал его у сушилки с травами.

– Почему ты его не простил?
– крикнул он.

Кромальхад не то что улыбнулся - как-то странно дернул уголками губ.

– Мне... как ты это сказал?... грустно.

– Ему тоже грустно, - с досадой сказал Гильдас.
– И еще хуже теперь оттого, что ты держишь на него зло. А я... я разочарован, Кромальхад, сын Бронаг. Я думал, ты... больше похож на человека.

Кромальхад вздрогнул... несколько мгновений он стоял, сгорбившись, а потом произнес:

– Хорошо. Пусть... кто-нибудь скажет мальчишке, что я его прощаю. Я пока не могу сам.

И побрел прочь.

Уже стоя на пороге своей хижины, Гильдас посмотрел вслед Кромальхаду - тот, цепляя ногами землю, угрюмо шел куда-то, нахохлившись, волоча плащ... Гильдас не выдержал.

– Кромальхад! Зайди, мы помянем твою птицу. Ты сказал, ее звали Фиах?

Кромальхад застыл на мгновение, потом оглянулся - и кивнул. Видно было, что он обрадовался приглашению. Идти сейчас, после размолвки с Гильдасом, в общий зал, где стоял дым столбом, где ржали и хвастали дружинники, ему было нестерпимо.

– Его звали Фиах, - поправил он.

Держа в руках деревянный кубок с медом, Кромальхад спросил:

– Значит, ты тоже веришь в этого странного бога? Зачем, если есть Нуаду? Твой Йеса слишком молод, чтобы быть сильным.

– Напротив, он стар. Стар как мир.

– Ну уж не старше Нуаду.

– Нуаду - ребенок по сравнению с ним. Нуаду властен только над этими землями, а Бог над всем миром.

– Так не бывает. Одни боги - в землях франков, другие - в землях римлян. В каждой земле - свои боги, так же, как в каждом королевстве - свой король. Не бывало такого короля, который правил бы целым миром. И это разумно, потому что тогда ему не хватило бы войска для защиты границ.

– Какие же границы защищать королю, который правит всем миром?
– с улыбкой спросил Гильдас.

Кромальхад нахмурился, почуяв свой промах, и потребовал:

– Расскажи мне о вашем боге, который родился от другого бога и от смертной женщины.

Гильдас рассказывал, а Кромальхад внимательно слушал, иногда с легким сомнением, иногда покачивая головой в знак согласия.

– Значит, когда его мать умерла, бог взял ее на небо? Она стала богиней?

– Нет, но ее душа обитает на небе в вечном блаженстве.

– Это справедливо. Она родила ему хорошего сына. Только почему же он позволил привязать себя к кресту и убить? Он не был воином?

– Не удивляет же тебя, что Кухулин позволил женщине поднести ему собачьего мяса, хоть и знал, что это сулит ему смерть?

– Кухулин не был богом.

– Боги тоже умирают.

– Я знаю. Скажи, бог дал своему сыну крылья, чтобы тот поднялся на небо?

– Он мог летать и без крыльев...
– Гильдас вдруг улыбнулся.
– Ты все время об этом спрашиваешь. Уж не думаешь ли ты сделать крылья, чтобы подняться на небо?

– Человеку проще броситься с утеса, чтобы добраться до неба поскорей, - с горечью ответил Кромальхад.
– Что говорит твой бог о тех, кто прежде срока сводит счеты с жизнью?

– Он не принимает их, если они делают это по своей прихоти.

– Значит, человек обречен страдать, пока бог не пошлет за ним смерть?

– Почему страдать? Разве я, Брега или Энгус похожи на страдальцев? Разве ты страдаешь?

– Да!
– резко ответил Кромальхад.

– Ты здоров и крепок, у тебя две руки, две ноги и два глаза, и ты сам говоришь, что твоя совесть не обременена чужой кровью. Почему же ты страдаешь?

– Потому что...
– Кромальхад тряхнул головой.
– Потому что я разлучен со своими родными и друзьями и вряд ли увижусь с ними когда-либо. Тебе этого мало?

– Но они живы?

– Да.

– Утешайся этим.

– Моя родина далеко.

– Но она не захвачена врагом и не опустошена мором?

– Нет.

– Утешайся этим.

– Слабые утешения ты мне предлагаешь, Гильдас.

– Мой Бог предложил бы тебе бСльшее утешение, но ты Ему не веришь.

– Я служу Нуаду.

– Он утешит тебя, когда придет твое время?

Кромальхад молчал.

Брега, сестра Гильдаса, жила в своей хижине одна. Там всегда пахло сухими травами, даже сильнее, чем у Гильдаса - сладковато и удушливо, потому что травы и цветы висели целыми гроздями и пучками, закрывая стены. Бреге уже перевалило за тридцать, но ни мужа, ни детей у нее не было. Мудрые Женщины не вступают в брак. Любовь к мужу и заботы о детях - говорили они - мешают смотреть и слушать, облаком заволакивают взгляд, тяжестью виснут на руках. Мудрая живет не ради себя, а ради своего клана - и ради него она отрекается от семейного счастья и радостей любви.

Брега училась врачевать, составлять зелья, слагать заговоры - об этих ее умениях, во всяком случае, было известно всем - и еще многому другому, тому, что положено знать Мудрой Женщине, но о чем другие могли только догадываться. Тайны женщин священны, а секреты Мудрых - вдвойне. Никому не пришло бы в голову подглядывать и подслушивать, когда Мудрые Женщины, сойдясь в урочный день из разных мест, усаживались в кружок в том доме, который им угодно было выбрать. Иногда это был дом князя, иногда самая бедная лачуга. Они негромко о чем-то разговаривали, суча нитки и усердно работая пестиками в деревянных ступках. Мужчины полушутя говорили, что предпочли бы столкнуться на пустоши с Неблагим двором, чем помешать Мудрым Женщинам во время совета.

Хотя Бреге нужно было прожить еще лет двадцать для того, чтобы обрести полное право голоса в совете, но она уже вышла из ученичества и считалась не по годам рассудительной. Две девушки, некогда поступившие в ученицы к местной Мудрой вместе с ней, не выдержали многолетнего трудного испытания и завели семью. Брега выдержала, хотя и думала иногда с горечью, что добилась редкой чести - именно ее могли поднять с постели до рассвета, когда кому-то требовалась помощь, иная, чем та, которую мог оказать Гильдас. Например, если нужно было принять ребенка.