We began it all

Так что, он определённо не собирается осуждать Алекса за отсутствие навыков к декорированию. Ясно было, что мальчик, в любом случае, очень старался создать видимость нормальности. Почти на критическом её уровне. Даже книги на полках были сплошь популярные и подходящие; словно Алекс ожидал со дня на день инспекцию, которая должна была бы протестировать, насколько он соответствует своему статусу и возрасту.

хХхХх

Далеко не сразу, но Норман замечает там же, на книжных полках, над компьютерной техникой, несколько тематических фолдеров, подшивку мультифор со школьными проектами, несколько вскрытых наборов бумаги для печати. Это разноцветная бумага. Стопочки самых разных оттенков: голубоватых, лиловых, жёлтых, салатовых, бледно-бардовых, сиреневых…

И что-то кликает, совпадая, складываясь в удивительно ладный сюжет. Теперь всё ясно, как день. Норман улыбается снова.

хХхХх

Он не выдаёт видом своего знания, однако, когда Алекс возвращается в комнату, несколько более смурной, чем прежде. Скоро их натужная весёлость сходит на нет, и мальчики решают лечь спать. Алекс стелет Норману на полу, складывая друг на друга штук пять мягких одеял из гостевых спален, так что в итоге получается крайне удобное лежбище. Они готовятся ко сну, укладываются и, немного поболтав, затихают.

Норман дожидается, пока друг уснёт. Ему нужны доказательства серьёзнее, чем какая-то бумага для принтера. Нужно что-то, что можно было бы предъявить.

Его тихие аккуратные поиски дают результаты. Норман не знает, конечно, всех деталей расстановки спальни Алекса, да какие-то улики его преступлений могли находиться где угодно в доме, если вообще существовали здесь, но Норман просто отстраняется и пытается представить, где сам хранил бы что-то напоминающее о его деяниях, чтобы посторонние люди не нашли. И исследует именно эти места.

За письменным столом, в стене, где отходят обои, обнаруживается закономерный тайник. Норман извлекает оттуда вещи, предварительно обернув руку в ткань своей ночной футболки, чтобы не наследить.

Там лежат несколько распечатанных копий писем Эмме и даже пара первоначальных черновиков, написанных от руки, скреплённые скрепкой. Пачка таких же – для Брэдли. Для Ричарда законченных писем нет, только несколько записок на скорую руку, всего несколько предложений, которые Норману трудно прочесть в тусклом освещении луны в окне.

Здесь так же хранится и детский браслет дружбы, где не вполне умело ещё в тесьму вплетены буквы Б, Р, Э, Д, С, и вытравленные маркером слова «Друзья навсегда» с двумя ошибками; несколько заколок Эммы; именной брелок для ключей от авто Ричарда. Трофеи, думает Норман, почти завидуя. Память. Сентиментальный жест, выражающий глубину привязанности, но отнюдь не к жертвам.

Норман бережно складывает свои находки назад в тайник со скрупулёзностью банкира, пересчитывающего купюры. Важно, чтобы вещи выглядели не тронутыми. Тогда можно быть уверенным, что Алекс их не перепрячет в самый неподходящий момент.

хХхХх

Возвращаться домой нынче – будто ступать по заминированной местности. Каждый шаг приходится выверять, и Норман сознательно призывает себя не торопиться. Спешка никому никогда не служила доброй службы.

Дилан обнаруживается спящим в гостиной на диване. Точнее, не совсем спящим – скорее, лежащим без сна и глядящим в потолок с непонятным выражением на лице.

Норман нарочно топает громче, чтобы оповестить брата о своём приходе, и тот моментально принимает сидячее положение.

– Привет, – обращается он, но Норман лишь смотрит на него вопросительно, так что, чуть морщась, но и улыбнувшись тоже, Дилан отзывается: – Она заставила меня уйти спать вниз. Сказала, не хочет проводить ночь на одном этаже со мной.

– Вы поссорились? – догадывается Норман, но Дилан мотает головой, и в его движениях впервые за последнее время – намёк на его былой задор.

– Норма поссорилась со мной, я с ней – нет. – Отвечает он загадочно, и в его голосе нет уже такой привычной обречённости. Затем, он приглядывается к Норману, прищурившись, и выдаёт вдруг:

– Ты ведь знал, верно? – Дилан сам себе кивает тут же. – Разумеется, ты с самого начала знал. От тебя бы она скрывать не стала. И ты мне не рассказал, в каком она положении! Норман, чёрт возьми. Почему ты сразу мне не рассказал?

«А разве это тебя касается?», хочется ответить Норману жёстко, но вместо этого он лишь пожимает плечами в полу-извинительном жесте, как если бы его вины в молчании не было:

– Она просила меня повременить и не говорить. Вообще никому. Это ведь её дело, верно? Как я мог нарушить слово.

– Мне ты должен был сказать, – требует Дилан. – А то я узнаю о возможной беременности собственной матери из слухов, гуляющих по городу!

– Мама приняла решение. Она не хотела, чтобы ты знал. – Продолжает гнуть своё Норман, упорствуя. Дилан вздыхает, грустнея.

– Ну да. Я понимаю. Я совершил страшную ошибку, Норман, ты себя не представляешь. Я ужасно подвёл Норму. Но теперь, – Дилан молчит немного, кусая губу. – Она не заставит меня покинуть её теперь. У меня есть шанс. Не исправить всё, я осознаю это. Но искупить.

– О чём ты говоришь? – удивляется Норман и чувствует, что готов сорваться. Дилан не понимает, совершенно ничего, тупица, кретин, осёл!.. – Мама просила тебя уехать, миллион раз просила, и ты обещал, что сделаешь это. Ребёнок ничего не меняет. Он мамин. Он мой. Ты не имеешь к нему никакого отношения. Вперёд, живи своей жизнью. Оставь нас, наконец, в покое!

– Воа, ты чего завёлся! – Дилан сдаёт назад, взирая круглыми глазами на реакцию брата, и это отрезвляет Нормана. Он не намерен обсуждать эти глупости, так что, вместо этого, он переходит к делу:

– Без разницы. Я знаю, кто убил Брэдли. Что будем делать? – помолчав, Норман переправляется: – Что ты сделаешь?

Его старший брат моргает потрясённо, перестраиваясь на этот внезапный поворот в ходе беседы. С добрую минуту он осмысливает услышанное.

– Ты знаешь, кто убил Брэдли, – повторяет он недоверчиво. Норман кивает. – Это точно? У тебя есть доказательства?

– У убийцы они есть, – поправляет юноша. Дилан передёргивает плечами, прежде чем решительно заявить:

– Тогда, мы идём в полицию. Я иду – у меня есть знакомства, да и моё слово, при любом раскладе, примут всерьёз вероятнее, чем слово школьника, которого в этих убийствах и подозревали. Я расскажу следователям всё, что ты сейчас расскажешь мне. Преступника арестуют. Справедливость восторжествует. Хэппи-энд.