We began it all

Мама ничего из перечисленного не делает. Вместо этого, поморгав немного, словно слова сына ввели её в некий ступор, Норма хмурится и говорит лаконично:

– Плохая идея, дорогой. Забудь.

Затем, она разворачивается, выходит из дома и начинает спускаться, явно с намерением уйти к мотелю и взяться за работу. Норман ловит её за запястье, нагоняя где-то на середине лестницы, хотя даже не замечает, как преодолел это расстояние за секунду, что разделяла эти два момента в его восприятии. Опасность витает в холодном воздухе вокруг них, но Норман волен игнорировать её, сколько хватит энергии и желания.

– Почему нет? – требует он настойчиво.

Мама мотает головой и, как можно более ненавязчиво, отнимает у него свою руку.

– Ты не понимаешь, малыш. Этот ребёнок, – Норма морщится, но складывает обе ладони себе на живот почти неосознанным жестом, отступая от Нормана на две ступени. – Возможно, лучше всего было бы ему не появляться на свет, но я просто не могу… Ты не понимаешь, – повторяет она, ещё мягче, чем раньше.

– Но ведь оно нам не нужно, правда? – жалобно пробует Норман, и у него пока не достаёт сил назвать это ‘ребёнком’. Неопределённое нечто, невоплощённая угроза, вот что оно такое. Существо, пострашнее монстров из страшилок. – Пожалуйста. Ты можешь избавиться от этого. До двадцать четвёртой недели или около того, аборт более чем легален, разве нет? Тебя никто не осудит. Никто не узнает. Я никому не расскажу, обещаю! Просто убери это из себя!

Сейчас, перейдя на повышенный тон, на пугающую требовательность вместо предполагаемой мольбы в интонациях, Норман опасается, что мама почувствует страх, попытается убежать от него. И, если честно, Норман не может в этот момент ручаться, что её бегство не подстегнёт его, почти на чистых инстинктах, броситься следом и… Сделать что-то плохое, чего в здравом уме он ни за что не сделал бы.

Но Норма не пятится от него и не пытается сбежать.

Вместо этого, вглядываясь в его лицо, за все его личины, насквозь, в течение минуты или двух, она выдыхает короткий тихий звук, между пониманием и состраданием, а затем резко подаётся к нему всем телом, заключая в объятия.

– Норман, ох, Норман, родной, не нужно, – шепчет она ему в шею, прижимая к себе обеими руками, будто подозревает, что это ОН попытается вырваться и сбежать. – Не бойся, малыш, ничего не изменится, между мной и тобой ничего не изменится, я клянусь тебя, сыночек, ты – самое дорогое, что у меня есть, единственное по-настоящему важное, вся моя жизнь, вся моя любовь, никто, верь мне, никто этого не изменит, никогда, никогда, никогда…

Норман верит, обнимая маму крепче, впитывая в себя её пульсирующее тепло, искренность её слов.

хХхХх

Это не мешает ему, однако, позже поднять тему аборта ещё раз. Норма вновь проявляет её природное упорство, твёрдо отказываясь от идеи, и замечает в процессе урезонивания сына:

– Представь, если бы я оборвала беременность, когда носила Дилана, – думая над этим, Норма какое-то время молчит, прежде чем продолжить решительнее: – Представь, если бы я избавилась от тебя? …Вот видишь. Разве могу я поступить в этот раз иначе? Что, если это окажется самой ужасной ошибкой в моей жизни? Нет, милый, я не хочу жалеть о содеянном.

Потом мама снова возвращается к уверениям, что расширение семьи нисколько не пошатнёт их собственные взаимоотношения, и Норман, позволяя себе купаться в мамином внимании, думает отвлечённо, в его ли силах, оставаясь незамеченным и внешне не вовлечённым, спровоцировать у Нормы искусственные роды сейчас, в начале второго триместра?..

хХхХх

При дальнейшем обдумывании, Норман приходит к печальному выводу, что это неудачный план, даже если всё получится, как задумано. У плода, конечно, крайне низкие шансы к выживанию после выкидыша, но и для здоровья мамы урон может оказаться серьёзным. Даже учитывая острое желание Нормана избавиться от ребёнка, он не готов ставить Норму под угрозу. Видите? В здравом уме, он ни за что на свете не навредит маме.

Он просто не готов лишиться её, ни на каких условиях. Для этого Норман слишком любит её. Слишком.

А если ради продолжения их совместной жизни ему придётся как-то примирить себя с появлением очередного конкурента? Плевать. Норман справится с этой задачей.

хХхХх

(И он определённо не проиграет какому-то дурацкому младенцу. Такое было бы просто смешно. Так?)

хХхХх

Норману есть, за что бороться.

Всю его жизнь, мама была его двигателем, базовым «звеном» в цепи ДНК, единственной программой мышления, основательной и закономерной логикой. Всем тем, что представляло реальную важность;

В ней было всё – и план нападения, и схемы обороны; сложная, многофункциональная комплексная система жизнеобеспечения, работающая безотказно.

Норман смутно догадывался, как невероятно повезло ему совершенно ни за что, просто по рождению, заполучить всё это, гармонично воплощённое в одной-единственной неподражаемо-великолепной персоне.

И, естественно, он не собирался отказываться от этого дара: уступить кому-то ещё даже малую часть казалось невероятным.

Норман с детства был хорошим мальчиком, приученным делиться, но даже самому отличному воспитанию есть свои пределы, правда же?

Так что – не-а, ни за что. Мамой Норман делиться никогда по-настоящему не умел, да и не желал учиться, спросите хоть Дилана. Ребёнку следовало бы поступить мудро и родиться мёртвым. Да и Дилану надо было бы уйти. Как и всякому иному сопернику. А раз так…

Норману пока не известны все детали, но одно он знал наверняка: он заставит братьев исчезнуть с их с мамой горизонта. Это было лишь вопросом времени и – подходящей возможности. Но вполне осуществимо, рано или поздно.

хХхХх

К предрождественской неделе, атмосфера в доме над мотелем окончательно обретает максимально возможную расслабленность.

Мама впервые за последние месяцы кажется умиротворённой без надуманности, почти полностью здоровой и – едва заметно – округлой, хотя недовес продолжает просматриваться. Норман осваивается с каждым днём в суматошном мире переполошённых мыслей, дыхание его становится вновь незатруднённым, смех – менее вымученным. Дилан… С Диланом ситуация не такая ясная, но он, судя по объективным признакам, уже не пьёт, и его взгляд делается менее затравленным и более наблюдательным.

Он работает в своём непонятном графике, занимаясь непонятно, чем; Норман почти не пересекается с братом, подчас с удвоенной намеренностью, но мама, кажется, перестаёт умышленно избегать Дилана, она очень терпима к его присутствию, хотя и предпочитает сохранять с ним дистанцию не меньше пяти футов, обязательно. Это тоже приемлемо.

Буквально за пару дней до Рождества, Норма возвращается из салона с новой элегантной причёской и несколько наносным, но оттого не теряющим прелесть энтузиазмом в глазах.

– Всё налаживается, – уведомляет она Нормана, склоняя его голову обеими ладонями и торжественно целуя в макушку. – Не имеет права не налаживаться.

хХхХх

Праздник проходит удивительно гладко, все дома подчёркнуто вежливы друг с другом, не заговаривают на опасные темы, обмениваются подарками, помогают друг другу накрывать на стол. Ни одного скандала, ни единого даже лишнего слова не звучит. Норману кажется, что он сделал какой-то неверный шаг, не заметив, и оказался в зазеркалье.