Я – борец! 2 Назад в СССР
Шрифт:
— Кстати, зачем тебе таз, брат?
— В Китае пытка была такая: берёшь человека, привязываешь тазом к пузу, туда крысу и нагреваешь таз на костре, и крыса начинает пробираться через тело пытаемого. Ты против?
— Брат, мне для хорошего дела ничего не жалко — ни крыс, ни тазов, ни уборщиков, а если это он, то он давно зря ставку занимает. — выдал он, улыбаясь шутке. На этом и попрощались.
А я пошёл на свой этаж, а точнее на кухню своего этажа. Открыв холодильник, я окинул взглядом продукты, там лежащие: все имели свои бумажки, приклеенные на изоленту, а кое-какие и на клей. Но мой взгляд упал на початый треугольник молока с циферкой 319. Молоко я взял, положил в таз, а сам пошёл к комнате 319 и, положив
В комнате 406 царила идиллия. Тут были Гена и Женя и Аня, а кот Рыжик лежал у неё на коленях и урчал под непрерывными поглаживаниями обоих девушек.
— Так, — я поставил тазик у окна, а молоко на стол, далее измельчил газету и насыпал её в тазик и, взяв со стола ножницы, отрезал треугольник молока так, чтобы получилась треугольная в основании миска, произнеся: — Как только начнёт искать, куда «сходить», садите в тазик. Провороните — получите лужу. Не стесняйтесь наказывать за лужи и мягкие «мины», но в лотке, то есть в тазу, только поощрять и гладить.
— Саш, ты такой молодец! Я и не подумала! — восхитилась Аня.
— Реально, здорово, — пробасил Генка.
— Ребята, вам хороших посиделок, а я, пожалуй, спать. — Выдохнул я, вспоминая сегодняшний день. Обнять и плакать.
И если предыдущая моя жизнь напоминала мне «День сурка», то эта напоминает мне пейзажи за окном мчащегося поезда. Стук сердца как стук колёс, бегущие деревья как люди и события, неудобная полка, чтобы не мог расслабиться, и что-то вредное, съеденное на прошлой станции, потому что пришлось приседать без штанов в пахнущем туалете в конце вагона. Но сделано было реально много. Что даже голод не сможет помешать мне уснуть. Зайдя в свою комнату, я разделся и, выключив свет, подошёл к окну. Взглянув, на мои глаза попалась парочка ребят с пятого этажа, которые поднимались по лестнице Армена. Шантажистом займусь завтра, как и перевязкой ноющего шва, как и улаживанием дел с техникумом, а вот что я мог сделать сейчас, так это достать своё фото и, посмотрев на Сашу Медведева прежнего — без мускулатуры, с болезненным лицом, — перевернуть его и раз тридцать у себя в голове произнести шестизначный номер капитана Смирнова. Пусть будет в памяти, на всякий случай. Хотя работать на КГБ я не очень-то хотел, однако такое сотрудничество может стать взаимовыгодным. Номер был вырван из фото и положен в один из моих конспектов, а фото… а фото я разорвал на мелкие куски и, собрав на ладони перед открытым окном, сильным выдохом отправил его по ветру вдоль общажной стены.
Тебя больше нет, Саша Медведев. Теперь вместо тебя — Медведь.
Утро среды, 6 июля 1983 года, встретило меня солнцем в окно, и, встав, я выдохнул чуть сдавленно-стон. Порез на груди никуда не делся, зато на Генкиной кровати появилась Аня. Она спала сверху, не накрывшись одеялом, в верхней одежде. А на столе стояла гречка, приправленная, судя по запаху, сливочным маслом, и записка.
«Я не стала тебя будить. Гена и Женя „выгнали“ меня к тебе, уединившись у нас, и я сварила тебе гречку, ты ведь ничего не ел сегодня. Твоя Аня!»
Идиллия. И я, подвинув тарелку к себе, принялся есть холодное блюдо. Вода в кружку тоже была набрана и стояла рядом с тарелкой. И, поев, попутно составив план на день, я оделся и, взглянув на лежащую Аню, подошёл к ней.
Вчерашнее платье в горошек всё ещё было на ней и за ночь задралось до линии бёдер, обнажая салатовые трусы с рисунком из завитушек и цветочков, и прекрасные стройные ноги.
«Была бы моя, спали бы вместе», — ответил я мысленно на записку и, прикоснувшись рукой к подолу платья, поправил его, чтобы закрывало бёдра, а потом подошёл к своей кровати и, взяв своё одеяло, накрыл девушку им.
Зачем снимать комнату у Армена,
если можно просто жить парами в разных комнатах. Это мы с Аней что-то тупим, а Генка с Женей полноценно живут. Ну да, это лирика. И, одевшись в рубаху и брюки, я вышел из комнаты.Белый свёрнутый пополам тетрадный листок в клеточку полетел вниз, плавно спланировав к моим ногам. В этом времени вообще, похоже, люди предпочитают писать, чем говорить. И, подняв записку, я прочёл печатный текст, обведённый видимо карандашом с какого-то трафарета:
«Ты проигнорировал требования, и потому сегодня такса выросла до 15 рублей!»
Фига! Чем вы её кормите, эту таксу, что она так растёт? Это ж надо в комнату возвращаться, чтобы ответ писать. Хотя настроение было такое, что хотелось ещё раз посмотреть на Анины ножки и, уединившись где-нибудь, положить на этот листок то, что комсомольцы ни на что не кладут, и обвести. А уже потом эту картину отнести под пальму. Но я сдержался от ответного письма. Я же не писатель и уж тем более не художник. А просто пошёл в 318-ю комнату.
Итак, у него, у этого Караськова, могли быть ключи от комнаты Насти, и оттуда же он мог наблюдать за тылом общаги, теоретически. Подойдя к двери, я постучал. Никто не открывал, и я постучал ещё раз. Снова слушая лишь тишину за дверью. Взглянув на часы, я осознал, что сейчас 8 утра, и хозяин сего жилища скорее всего уже отработал на своей работе, а может ещё где-то тут моет. Однако пол под ногами был сухой.
О, точно, 319-ая! Я взглянул на дверь по соседству. И пошёл и постучал в неё. Мне открыли не сразу, сначала раздались шаги, а потом в дверном проёме появился паренёк. Я знал его — это Жилин Егор, и его глаза уже не были заспанными. Увидев меня, он открыл рот, а брови поползли наверх. Очень странная реакция, словно он удивлён и слегка напуган.
— Дарова, слушай, я твой пакет из холодильника с молоком ночью взял, шибко пить хотелось, тебя не стал будить, деньги тебе под дверь засунул, норм всё? — спросил я, протягивая руку Егору. И, пожимая руку парню, я ощутил, что она мокрая от пота.
Хищник на то и хищник, что когда он видит, как жертва убегает, его рефлексы просто не дают ему выбора, и вот уже барс бежит, преследуя горного козла. В моём случае медведь почувствовал запах падали…
И я, подняв сцепленные в рукопожатии руки, развернул его кисть так, чтобы видеть пальцы — чёрные, отблёскивающие в простом карандаше.
— Что, к черчению готовишься? — спросил я, широко улыбаясь, понимая, что я близок к разгадке.
— А-а-а, — протянул он, и я дёрнул его на себя, словно хотел запустить его через плечо, и, врезавшись парню в живот, оттолкнул его в комнату и зашёл сам.
— Медведев, ты чего?! — спросили у меня из глубины комнаты.
А в глубине комнаты был стол, накрытый простынёй, и сидел на кровати Олег Караськов, тот самый сосед из 318-й.
— Что-то мне кажется, Егор, что я тебе 16 копеек за пакет молока зря отдал, — проговорил я лежащему на полу задыхающемуся парню. Повернувшись, я закрыл за собой дверь.
— Ты чё?! Совсем офонарел? — спросил у меня Караськов, вставая и идя на меня. — Выйди вон, а то я не посмотрю…
На что там Олег не хотел смотреть, я уточнять не стал, а пробил правый лоу-кик прямо по его левому бедру.
И крик падающего соседа оглушил меня и наверняка всех поблизости.
— Вы совсем дурные, да? — спросил я, присаживаясь на корточки и показывая им записку, написанную через трафарет. — Вы не понимаете, кого можно шантажировать, а кого нет?
— Ды ты о чём, блин! — вопил Егор.
— Какие ваши доказательства? — произнёс я с акцентом и сам же себе ответил вставая: — Кокаином!
Простынь была приподнята со стола, а под ней лежали и трафареты, и записки, и даже нарезанные буквы из «Весёлых картинок».