Я и мой автомобиль

 - Прошу не тыкать!
– звонко сказала Анютка.
– - Ладно, садитесь... Давайте адреса.

Анютка улыбалась. «Действительно, прав был Роман Романович. Тюрьма! Какая там тюрьма! Еще поживем!»

Она присела, открыла сумочку, взяла листок. Следователь покосился.

 - Откуда же они взялись?

 - Они записались на месте происшествия!

 - Больно аккуратно записались... Все на одном листке и мелким почерком...

 - А это уже как могли,- отрезала Анютка.

 - Вижу - как могли... Так в момент происшествия не записываются... Это не очередь за холодильниками. Сколько их у вас?

 - Трое...

– Так, так, трое... И так они один за одним к вам подходили за­писываться?

Но Роман Романович и этот вопрос предвидел!

 - Я их записала на общую бумажку дома, - ответила Анютка весело.
– А записывались они так, если вас интересует: один визитную карточку дал, на ней адрес и фамилия другого, а третьего я карандашом записала на пудренице... Он мне и карандаш дал... Вот визитная карточка...

 - А карандаш где?

 - Я вам серьезно говорю!
– оборвала Анютка и протянула визитную карточку.- Можете приложить к делу.

Надо было сказать «приобщить», но Анютка и без того напроизносила этих дурацких слов достаточно. Когда она с Сергеем разводилась, ей и говорить ничего не пришлось - все было написано, только подписала. А тут дело о жизни шло, и не захочешь - запомнишь.

Следователь карточку принял, повертел, прочитал вслух:

 - «Роман Романович Крот».- Сказал: - Крот... Поглядим, что он выроет... А второй кто? И.В.Карпухин? И.В. Иван Васильевич, что ли?

 - Не знаю, - ответила Анютка как отмахнулась, - мы с ним не знакомы.

Следователь посмотрел на Анютку пытливо: не врет? Но про себя решил, что врет. «Ловко сработано, кто же это ее надоумил?»

 - Ну, а третий кто?
– спросил следователь. Анютка прочитала с листочка:

 - Яковлев Иван Ефимович...

 - Я-ков-лев... Этого с пудреницы списала? Он вам и карандашик предоставил?

Анютка совсем освоилась:

 - С пудреницы... И карандашик предоставил! Показать? Вот пудреница, а вот карандашик.

Но следователь от пудреницы отказался. Только спросил:

 - Что же это вы раньше молчали, обвиняемая? Смотри какие свидетели! С визитными карточками!

 - Зачем же людей беспокоить? Люди солидные, занятые... Следователь дернулся, как муху пришиб, и скороговоркой:

 - Откуда вам известно, что они солидные и занятые? Вы их знаете?

Замахнулся, да промахнулся. Анютка вспыхнула:

 - У нас все советские люди солидные и занятые!

И понял следователь, что ему придется по новому разу вести эту канитель. А так все было ясно! Что за люди! Недаром он не любил обвиняемых, которые шебуршили. Ему нравились обвиняемые серьезные, которые не тянут резину, знают свое положение и не качают прав. Потому что качай не качай, а выше закона не прыгнешь. У него, следователя, тоже работка не легкая, и обвиняемым хорошо бы это знать. Хорошо бы им знать, что и он человек и над ним начальство. А начальство не уважает, когда ему голову морочат. «Ну, ладно, - подумал следователь, - раз ты такая, так и я такой. Не хочешь восемь лет - получишь червонец». И как бы в последний раз сказал:

 - Обвиняемая, ставлю вас официально в известность, не вводите следствие в заблуждение. Ваше чистосердечное признание может смягчить приговор суда... Учтите, вас не взяли под стражу, мы вам доверяем... Но ваши запирательства к добру не приведут, а только вам же будет хуже... Если выяснится, что свидетели подставные, пеняйте на себя... И им тоже не поздоровится... Так им и скажите, хотя вы с ними незнакомы. Я должен вас об этом предупредить, если им себя не жалко... Пока не поздно...

 - Прошу вызвать свидетелей, - заученно сказала Анютка и посмотрела в глаза следователя не только что весело, а даже как-то нахально.

 - Идите!
– хлопнул рукою по папке следователь.- Идите, обвиняемая Сименюк! Вас вызовут!

От автора

Яков Михайлович Сфинкс открыл мне дверь, повел в комнату и усадил на диван. Я посмотрел в окно. Небо было серое, как конь в яблоках. Снежинки оседали медленно, как воспоминания о невозвратном прошлом. Они стелились плавно, безнадежно и навсегда. Некоторые наименее удачливые цеплялись за стекло, таяли и скатывались чистыми слезами. Дом гудел Новым годом - десятиэтажный корабль, плывущий сквозь легкую порошу вперед.

 - Жена ушла к дочке, - сказал Яков Михайлович, - она им зажарит гуся и помоет посуду... Хорошо, что ты зашел: я давно уже ни с кем не разговаривал...

Я попытался утешить своего старого учителя:

 - Яков Михайлович! Всю жизнь вы только то и делали, что разговаривали! У вас просто заслуженный отдых!

Он сказал:

 - Я не разговаривал. Я - говорил. Я говорил, а вы - молчали. Чему я вас учил, ты не помнишь?

 - Как же!
– оживился я.- Многому! Например, про колесо истории, которое нельзя повернуть вспять. Было очень интересно... Напрасно вы грустите, Яков Михайлович. Можно спросить любого вашего ученика про это замечательное колесо, и он вам ответит, что вы были правы!

 - Спасибо, - сказал он.
– Жаль, я не успел вам сказать, что колесо это надо смазывать, иначе оно будет страшно скрипеть...

 - Пусть это вас не заботит, Яков Михайлович! Это мы поняли под влиянием объективной реальности. Честное слово! По крайней мере, почти то же самое говорит один мой знакомый перипатетик Генка.

 - Он у меня учился?
– спросил Сфинкс.

 - Не думаю... Он дошел до этой мудрости своим прагматическим умом. Он слесарь.

За стеклом возник слабоосвещенный предмет, плохо различимый, но несомненно спускающийся с неба. Он парил вниз, слегка раскачиваясь. Большая кастрюля, подвешенная к веревке, опустилась на балкон с медлительной скоростью снега. Что-то слабо звякнуло, и веревка взлетела вверх, болтая двумя крючками.

 - Что это, Яков Михайлович?
– удивился я.

 - Вздор... Это Михаил приспособился с балкона брать закуску. Как представитель ищущего поколения, Миша Архангел постоянно искал что-нибудь, что плохо лежит. Вероятно, Сфинкс признавал за ним его историческое право и поэтому не придавал значения его действиям. Он внес вернувшуюся с чердака кастрюлю с капустой и достал старый штофик не то водки, не то коньяка, и было видно, что не пил он из этой посудины, может быть, со времен святого Августина...

 - Ну, - улыбнулся Сфинкс, наливая в рюмочки, - помнишь стихи? «Едва заря подъемлет вежды, проводим старые заботы и встретим новые надежды!»

...Зелье в штофике было горьким, но приятным и домовитым. Мы выпили еще по одной.

Сфинкс посмотрел на мои ноги с запоздалым интересом:

 - Обокрали?

Я рассказал ему о нашествии Маши. Он покачал головою поощрительно:

 - Ты встречаешь Новый год с чувством исполненного долга.

 Возле дивана на трехногом столике лежали навалом книги. Они были старыми, с ятями, почтенные книги, никому уже не нужные и существующие сами по себе. Тишина жила в доме, теплая тишина, прерываемая глухой возней за стенами. Там что-то кричали, как в пустой молочной цистерне.