Я не боюсь

Он был в ярости.

– С самого начала вы делали одну ошибку за другой, – говорил он странные вещи. – И прежде всего этот болван. – Он ткнул пальцем в Феличе. Взял зубочистку и начал ковырять в жёлтых зубах.

Феличе сидел, согнувшись за столом, и вилкой рисовал на скатерти. Он очень походил на брата, когда того ругала их мать.

Старик прокашлялся, прочистил горло:

– Зря я вам доверил это дело. Вы ненадёжные люди. Это была дурацкая идея. Вы делали глупость за глупостью. Вы играете с огнём… – Он бросил зубочистку в тарелку. – Я идиот! Сижу с вами и теряю время… Если б всё пошло так, как было задумано, я уже был бы в Бразилии, а не торчал в этой дерьмовой дыре.

Папа сделал попытку вставить слово:

– Серджо. Послушай… Успокойся… Дело ведь ещё не…

Но старик цыкнул на него:

– Какое, на хрен, дело?! Ты бы заткнулся, потому что ты хуже всех. И знаешь почему? Потому что не отдаёшь себе отчёта в том, что происходит. Ты не способен. Все спокойно, надёжно, а сам городишь одну хреновину на другую. Ты придурок.

Папа попытался ответить, выпил глоток вина и опустил взгляд.

Этот старый хрыч назвал его придурком.

Это было, как если б мне всадили нож в бок. Никто никогда не говорил так с моим отцом. Папа был старшим в Акуа Траверсе. А этот противный старик, явившийся неизвестно откуда, ругал его при всех.

Почему папа не выгонит его вон?

Все замолкли. Сидели молча, в то время как старик вновь начал ковырять в зубах, глядя на люстру.

Старик вёл себя, словно император. Когда император в ярости, все должны молчать. Включая папу.

– Теленовости! Вот они, – сказал отец Барбары, поворачиваясь на стуле. – Начинаются!

– Звук! Тереза, прибавь звук! И погаси свет, – сказал отец маме.

Дома всегда гасили свет, когда смотрели телевизор. Это обязательно. Мама покрутила ручку громкости и выключила свет.

В комнате наступил полумрак. Все повернулись к экрану. Как тогда, когда играла сборная Италии.

Спрятавшись за дверью, я видел их тёмные контуры, окрашенные в синий цвет, льющийся с экрана.

Журналист рассказывал о столкновении двух поездов под Флоренцией, были погибшие, но никто не среагировал.

Мама насыпала сахар в кофе. А они говорили: мне одну, а мне две, а мне без…

Мать Барбары сказала:

– Может быть, об этом вообще не скажут. Вчера не говорили. Может, им это уже неинтересно.

– Заткнись ты! – рявкнул старик.

Был подходящий момент прошмыгнуть в туалет. Нужно только миновать комнату родителей. Оттуда в ванную, и все это в темноте.

Я представил себя чёрной пантерой. Выбрался из комнаты на четвереньках и был в нескольких шагах от спасительной двери, когда отец Черепа встал с дивана и пошёл мне навстречу.

Я прилип к полу. Итало Натале взял сигарету со стола и вернулся на диван. Я задержал дыхание и продолжил движение. Дверь была рядом, я почти добрался до неё. И расслабился, когда все вместе закричали:

– Вот! Вот! Молчите! Замолчите!

Я вытянул шею из-за дивана, и меня чуть не хватил удар.

За спиной журналиста была фотография мальчика.

Мальчика из ямы.

Он был светлоголовый. Весь чистенький, весь причёсанный, весь красивый, в рубашке в мелкую клетку, он смеялся и сжимал в руках паровозик от электрической железной дороги.

Журналист говорил:

– Продолжаются безуспешные поиски маленького Филиппо Кардуччи, сына ломбардского промышленника Джованни Кардуччи, похищенного два месяца назад в Павии. Карабинеры и следователи вышли на новый след, который сможет…

Больше я ничего не слышал.

Все кричали. Папа и старик вскочили на ноги.

Мальчика звали Филиппо. Филиппо Кардуччи.

– Сейчас мы передадим обращение синьоры Луизы Кардуччи к похитителям, записанное сегодня утром.

– Какого хрена хочет эта сучка? – спросил папа.

– Шлюха! Грязная шлюха! – прорычал из-за его спины Феличе.

Отец дал ему подзатыльник:

– Заткнись!

Вступила мать Барбары:

– Кретин!

– Черт вас возьми! Хватит! – заорал старик. – Дайте послушать!

На экране появилась женщина. Элегантная. Блондинка. Не молодая, не старая, но красивая. Она сидела в большом кожаном кресле в комнате, полной книг. У неё блестели глаза. Она сжимала руки. Словно они должны были сбежать. Она наклонилась к экрану и сказала, глядя нам в глаза: «Я мать Филиппо Кардуччи, я обращаюсь к тем, кто похитил моего сына. Я умоляю вас, не делайте ему плохо. Он хороший мальчик, воспитанный и очень робкий. Я умоляю вас, обращайтесь с ним хорошо. Я уверена, что вы знаете, что такое любовь и сострадание. Даже если у вас нет детей, я уверена, что вы можете представить, как тяжело, когда у тебя их крадут. Выкуп, который вы запросили, очень велик, но я и мой муж расположены дать вам все, чем мы владеем, чтобы вернуть Филиппо. Вы угрожали отрезать ему ухо. Я прошу вас, я заклинаю не делать этого… – Она вытерла слезы, перевела дыхание и продолжила: – Мы делаем всё возможное. Пожалуйста. Бог воздаст вам, если вы проявите милосердие. Скажите Филиппо, что мама и папа его не забыли и очень любят».

Папа показал пальцами ножницы:

– Оба уха ему отрежем. Оба.

Старик добавил:

– Вот так-то, шлюха. Замучаешься выступать по телевизору!

И все опять начали кричать.

Я вполз в свою комнату, закрыл дверь, взобрался на подоконник и начал писать вниз.

Значит, это папа и другие украли мальчика у синьоры из телевизора.

Капли мочи падали на тент грузовика и сверкали в свете фонаря.

«Осторожно, Микеле, ты не должен выходить из дома ночью, – всегда говорила мама. – В темноте ходит Чёрный человек, который хватает детей и продаёт их цыганам».

Папа был Черным человеком.

Днём он был хорошим, а по ночам плохим.

Все остальные были цыганами. Цыганами, переодетыми людьми. А этот старик был королём цыган, а папа его рабом. Только мама – нет.

Я всегда думал, что цыгане похожи на карликов, стремительных, с лисьими ушами и куриными ногами. А они оказались как все люди.

Почему они его не отдают назад? Зачем им этот сумасшедший мальчишка? Мама Филиппо очень страдает, это видно. Раз она выступила по телевизору и сказала, как много для неё значит её сын.

А папа хотел отрезать ему оба уха.

– Ты что делаешь?

Я подпрыгнул, обернулся и чуть не описал кровать.

Проснулась Мария.

Я быстро натянул трусы.

– Ничего.

– Ты писал, я видела.

– Я не мог больше терпеть.

– А что там?

Если я скажу Марии, что наш папа – Чёрный человек, она сойдёт с ума. Я пожал плечами:

– Ничего.

– А почему они ругаются?

– Так.

– Как так?

– Они играют в лото, – придумал я.

– В лото?

– Ага. Спорят, кому вытаскивать цифры.