Я не Ким Тэхен

Бесконечный день сурка. Из белого в черный, из черного в белый. Тэхен наблюдал, как за окном проходит жизнь, а он лежит на кровати в компании Гамлета, листает страницы и вдыхает запах моющего средства для полов — только что ушла уборщица, тихо прикрыв за собой дверь. Такая же тень, только со шваброй. Тэхен даже был бы рад, если бы ему предложили помыть свою комнату — настолько ему было скучно. Он с радостью схватился бы за тряпки, пахнущую химию и принялся драить полы, стены, окна, мебель, но, к сожалению, доступ к труду для него был строго-настрого закрыт.

Тэхен пытался справиться о Джейн, даже предлагал одному из санитаров взятку, чтобы тот передал его возлюбленной письмо, но тщетно. Тебя помещают в золотую клетку, за тобой подчищают, тебе подают на блюдечке с золотой каемочкой вкусную и свежую еду, но только это совсем не радует. Птицы всегда мечутся в клетках, жадно просясь на волю, и даже если их осыпать бриллиантами, им все равно будет не хватать голубого неба над головой и потока прохладного воздуха — ветра свободы, ветра перемен, на котором можно расправить крылья и лететь навстречу потоку яркой жизни, чтобы захлебнуться, утонуть в сочных красках живой природы, потеряться в круговороте событий и навсегда забыть о том, что такое удушающие тиски тотального контроля.

Когда человеку скучно, он пытается всячески уйти от этого пожирающего состояния и свернуть на тропинку, ведущую в противоположную сторону. Тэхен снова взялся за написание стихов, вернулся к рисованию, даже смог отыскать в кладовке на нулевом этаже старенькую трубу. На похожей он пытался играть еще в своем корпусе, чтобы развеселить Джейн, но быстро забросил сие неудачное занятие. Теперь появился хороший повод научиться играть снова. У Тэхена был музыкальный слух, он также знал кое-что из теории, поэтому, засев в своей комнате, он почистил инструмент и, прислушиваясь, принялся играть. Он старался делать это как можно тише, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, но по мере улучшения своих навыков Тэхен забывался и мог заставить санитара или медсестру заглянуть к себе в палату. Гневные лица, грозный взгляд и колкие замечания только веселили парня — хоть какое-то развлечение и живое общение среди молчаливого и тоскливого царства медицины.

Чтобы придать своему нежному и бархатному существованию в стенах тишайшего корпуса важности и значимости, Тэхен решил вести дневник: похожие отчеты, которые он носил доктору Харперу, когда происходило слияние личностей, он записывал в тетрадь. Мысли, переживания, ежедневные занятия… Все оставляло след синими чернилами на белой бумаге. Словно море, льющееся на белоснежный песок, Тэхен выплескивал свой внутренний мир аккуратным и ровным почерком на ровные листы.

POV Тэхен

Невыносимо грустно осознавать, что последние дни своей свободы я вынужден проводить в стенах мертвого корпуса. Люди, как зомби, преследуют одну единственную цель — сохранить свой разум свежим и нетронутым внешними раздражителями. Дабы закрепить результат, нас помещают в эти воздушные облака, с которых мы можем с уверенным видом плевать на тех, кто только начинает путь к здоровой и счастливой жизни. Но разве я могу назвать это жизнью? Банальное существование, влекущее за собой скуку и желание биться о стену… Разве это может принести счастье? Разве таким путем можно сохранить разум чистым и свежим? Я чувствую, как моя голова нещадно заполняется хламом из навязчивых мыслей, от которых я не в силах избавиться. Врачи считают себя самыми умными, возвышаясь над нами, простыми пациентами, но они такие же люди, которые могут ошибаться, и я считаю, помещать нас в такие условия — большая ошибка. Уж лучше я буду вдыхать свежий запах жизни, подвергаться стрессу и переживаниям, чем ползать по сверкающим от чистоты полам, спать в идеально заправленных кроватях и есть свежайшие продукты. Идеальная жизнь может оказаться ох какой неидеальной.

Я скучаю по Джейн. Совсем скоро меня схватят руки правосудия и засадят за решетку с публичным позором, а я так и не успел вкусить все прелести любви. Она снится мне каждую ночь, и только во снах мы можем быть вместе. Я превращаюсь в жалкого романтика, который готов наплевать на все, лишь бы быть с девушкой, столь дорогой трепещущему сердцу. Чувства играют с нами, злостно шутят и обнажают страдающие души. Если бы я мог достать свое сердце и вытащить из него тот нерв, что заставляет его сгорать от любви, то сразу бы это сделал, но оно продолжает по-прежнему биться под защитой кожи, мяса и костей. Я прикладываю руку к груди и ощущаю, как бешено колотится этот красный комочек, стоит мне подумать о Джейн. Ее светлый образ ускользает от меня, и я безропотно тянусь к нему дрожащей рукой.

Воспоминания режут голову изнутри. Я пытаюсь занимать себя искусством, но все напоминает мне о Джейн. В каждой строчке, каждом мазке красок, каждой взятой ноте я вижу и слышу ее. Нас связывает нечто невидимое, но очень прочное — что-то, что невозможно разрезать ножницами событий. Хоть руками, хоть зубами — рви, но ничего не выйдет. Джейн стала частью меня, она забралась ко мне под кожу и слилась воедино с моей кровью, пуская в нее свой сладкий яд, но этот яд не убивал — он лишь медленно мучил.

Интересно, придет ли на суд моя мама с сестрой? Захотят ли они увидеть, как их сына с позором осуждают, как на него сыплются одно за другим страшные обвинения, как ему выносят приговор, как на него надевают наручники и в сопровождении охраны выводят из зала, чтобы перевести в тюрьму, где его посадят за решетку? На ветвях моего разума разместились, как большие вороны, противоречия: я мог бы притвориться больным, показать, что лечение бесполезно, что я все такой же распавшийся Тэхен, но жизнь, разломанная на кусочки, ничем не лучше тюремной жизни. Намджун, Сокджин, Юнги, Хосок, Чимин, Чонгук… Я помню каждого. Их воспоминания, чувства, таланты и взгляды на мир уместились во мне, заполняя меня изнутри до краев. Я полноценный, я живой, и я хочу оставаться таким даже в стенах тюрьмы. Быть может, то, что я перенял от опасного Юнги, поможет мне выжить среди заключенных? Но я ведь не Юнги — я всего лишь его малая часть. Во мне также живет маленький Чонгук и мягкий Намджун, не переносящий физических расправ. От этого становится страшно, но я обязательно справлюсь. Если я прошел через все ужасы детства и юности, то и через это найду силы пройти.

Доктор Харпер изредка навещает меня, но на вопросы о Джейн ничего не отвечает. Он профессионально переводит темы, витиевато разбрасываясь словами, как самый настоящий политик, и упорно делает вид, что не слышит меня. Однажды я не выдержал и схватил его за халат, требуя объяснений, и тогда Уильям с понурым лицом сказал, что Джейн выписали. «Это ничего», — произнес я дрогнувшим голосом. — «Мы ведь сможем встретиться потом, после выписки, и жить вместе… Только вряд ли она дождется меня, она даже не знает о том, что мне грозит». Я начал нести полную чепуху, когда доктор отцепил мои окаменевшие руки от себя, сел на пол и, схватившись за голову, наконец осознал, что это конец. Уильям ушел, с ним ушла и надежда, которая все это время придавала мне сил. Я так и не рассказал Джейн о тюрьме, а она, не знающая всей ситуации, уехала, оставив меня одного погибать от одиночества и провальных попыток все наладить. Я больше никогда ее не увижу, не прикоснусь к ней, не вдохну запаха ее шелковых волос, не возьму за руку, не поцелую и не спрячу в своих горячих объятиях. Я остался совсем один в этом мире, который снова и снова ломает меня пополам. От нахлынувшего отчаяния, смешанного с кипящей злостью, я стал метаться по комнате и крушить все, что попадалось мне на глаза. Удушающая несправедливость схватила меня за горло и крепко его стиснула, заставляя меня задыхаться и терять сознание, но я смог выстоять. Когда на шум примчались санитары, я уже спокойно сидел на полу, глядя в одну точку, обнимал себя руками и не позволял чертовым слезам скатиться по моим щекам. Я не заплачу, нет, я стойко перенесу этот удар, как всегда переносил предыдущие. Все равно эти отношения не принесли бы нам счастья. Они изначально были обречены, как и мы с Джейн, у них не было будущего. Я лишь жалко тер в руках черный уголек в попытке превратить его в согревающий огонь, и сейчас этот уголек рассыпался на маленькие крошки, теряясь у меня под ногами. Я стал слишком сентиментальным. Любовь расплавила меня, превратила в мягкий кусочек пластилина, и я понял, что лучше быть непробиваемой глыбой, булыжником, валяющимся где-то на пустынной дороге. Тебя будут пинать, по тебе будут колотить капли дождя, тебя будет обжигать палящее солнце, но тебе будет все равно, ведь ты ничего не будешь чувствовать. Как же мне хотелось погрузиться в мир без чувств, где отсутствовала боль…

Все произошло слишком быстро и слишком неожиданно. Так и бывает в реальной жизни: она не дает тебе вспыхивающих намеков, не подводит плавно за руку к алеющему финалу, чтобы ты успел подготовиться и настроить себя на плачевный исход, — она просто бьет тебя в лицо суровой правдой, ставя перед фактом, и ты, обнаженный, безоружный и сконфуженный, смотришь ей в глаза и смиренно глотаешь острые усмешки. Мелодрамы и романы учат нас совершенно не тому, превращая людей в жалких мечтателей, псевдогероев выдуманных историй. Жизнь — вот лучший учитель, вот у кого надо набираться опыта. Берет дорого, зато толково объясняет.

Я поймал себя на страшной мысли, когда принимал ванну: из кармана банного халата, висящего на крючке, торчал махровый длинный пояс. Взяв его в руки, я сел на закрытый унитаз, огляделся, ища подходящее место, чтобы свершить то, о чем регулярно думал, когда был ребенком. Я пытался обмануть самого себя, делая вид, что просто оцениваю ванную комнату без задних мыслей, но когда в дверь постучали и попросили поторопиться, я с ужасом в глазах отбросил потенциальную удавку, вскочил на ноги и, схватив вещи, выбежал прочь. Очень просто покончить с собой — гораздо труднее выстоять, найти в себе силы жить дальше, поднимаясь вновь и вновь, чтобы не дать прогнившим червям смерти сожрать тебя без остатка. Самоубийцы всегда казались мне эгоистами. Они не думали о своей семье, о друзьях и любимых. Ты ушел, а они остались, остались жить без тебя, поглощаемые болью и страданиями. Вряд ли бы по мне кто-то тосковал. Я даже не надеялся на то, что родная мать стала бы меня оплакивать. Она стыдилась, она злилась и не хотела меня видеть. Думаю, она почувствовала бы неправильное для матери облегчение, примени я тот пояс от халата, но я не предоставлю ей такого удовольствия. Я буду жить, падать и снова подниматься всем назло. Я докажу самому себе, что во мне еще остались силы, которые я обязательно приумножу.