Я знал его

– Скоро увидимся, Икари-кун.

Глава 8

Самоубийство - это не результат мгновенного решения. Оно не каприз и не мимолётная прихоть, призванная облегчить долю неудачников. Хотя облегчение и может быть мотивирующим фактором, это не главная причина.

Снаружи, для тех, кто не способен понять, почему кто-то может по своей воле закончить собственную жизнь, это крик о помощи, отчаянная мольба, дошедшая слишком поздно. Оно вызывает недоумение вслух и тихий ужас про себя. Оно пошатывает укоренившееся убеждение, что жизнь - это ценный подарок, которым стоит наслаждаться, несмотря на всю историю и природу человека.

Для переживших попытку оно - трагический порыв слабых и эгоистичных, не готовых сталкиваться с трудностями и препятствиями жизни. Это бессмысленная потеря, крик во тьме. Оно уничтожает счастье и рутину. Оно ослабляет желания и яркость жизни. И везде остаются вопросы:

Как они могли сделать это?

Вы знали, что они страдали так сильно?

Что мы могли сделать, чтобы помочь им?

Почему?

Потому что. Это окончательное "потому что", важнейшее решение, последнее "последнее". Финальный вздох эгоизма в наступающем приливе боли и мучений на бугристом и лишённом Бога куске камня, несущемся сквозь тёмную пустоту космоса. Потому что стоит один раз осознать, что у бытия нет невероятного секрета, что нет великодушной любящей сущности, баюкающей наши сломленные души, и смерть перестаёт что-то значить. "Как" и "когда" становятся бессмысленными и незначительными. Имеет смысл, становится важным и значимым только "почему". Почему вы продолжаете и почему останавливаетесь.

Почему вы с желанием смотрите на лезвие, но никогда не касаетесь им кожи?

Почему вы грустно улыбаетесь пышности похорон?

Почему вы боитесь засыпать и ненавидите просыпаться?

Почему?

Почему нет?

Самоубийство - это состояние бытия. Это непрерывный образ мышления, ползучее напоминание во время повседневной жизни. Это не ослепляющее откровение, но постепенное зарождение. Это нечто, до чего добираются путём раздумий, осторожного решения и приглушённого принятия. Это путь, и у него есть конец. Главный конец.

Это не направление, которое выбирают с лёгкостью или в моменты невероятных страданий. Моменты могут посадить зерно, но плоды приносит непрерывное сосуществование с болью, страхом и ненавистью.

Икари Синдзи всё это знал. Он знал с самого детства, с тех пор, как его мать проглотил тот ложный Господь, с тех пор, как отец оставил его, чтобы убить расу человеческую, с тех пор, как он стоял на опустевшей улице и видел Аянами Рей сквозь колыхание птичьих крыльев, с тех пор, как он видел Аянами Рей, стоящую на простыне крови моря.

Важнее, он знал это, он жил с этим, когда Аска, которую он, казалось, знал, понемногу покидала его. Поначалу, в те одинокие дни на пляже, это заставляло его грустить. Он видел, что происходило, и не мог придумать, чем можно было бы помочь ей. Порой он плакал из-за неё. А потом плакал снова, когда понимал, что она не имела понятия, почему он плакал изначально.

Но слёзы, как и всегда, высыхали, и на их место, как и всегда, приходила ненависть.

Он ненавидел Аску за то, что она покинула его. Он ненавидел её за способность провалиться в свой внутренний мир, где было безопасно, удобно и невообразимо ужасно. Он ненавидел Аянами за то, что она заставила его выбирать. Он ненавидел её за то, что она оставила его одного в убитом им мире. Он ненавидел Мисато за то, что она заставила его вырасти. Он ненавидел её за отвратительное отражение, которое она заставила его видеть при каждом взгляде на неё. Он ненавидел Каору за то, кем он был. Он ненавидел его за любовь к нему. Он ненавидел своего отца за то, что он позволил ребёнку по имени Синдзи умереть. Он ненавидел свою мать за то, что она позволила ему существовать. Он ненавидел её за само существование.

Он ненавидел всех их за то, что они заставили его отнять их жизни.

Так что пусть они подохнут.

Убийство - это неутомимый грызун, разъедающий ваш разум. Каждый раз, когда вы думаете, что поймали и убили его, ещё двое выскальзывают из вашей хватки и продолжают постепенное разрушение вашего самоуважения и рассудка. И со временем они захватывают с собой ещё многое. Счастье, надежду, желание, удовольствие, наслаждение, мечты, доверие и ожидание... волю продолжать то, что остальные называют жизнью.

Синдзи всё это знал. Он знал, потому что, прожив столь долго вместе с этим, он наконец почувствовал достаточно отвращения и ненависти к себе, чтобы сделать что-то. Он наконец мог прижать лезвие к своим запястьям и нажать сильнее, чем требуется для слабой отметины. Он наконец мог отбросить иллюзию надежды и человечности и увидеть истинного себя.

Никчёмное, подлое, презренное, больное, отвратительное, извращённое, испорченное, жалкое, эгоистичное, уродливое, двуличное, лгущее, изменяющее, глупое, слабое, печальное, бесполезное, убивающее, трусливое нечто– вот чем он был, и настало время перестать цепляться за ложь, которая сохраняла его в состоянии стабильного существования и бесконечного страдания. Термин "человек" был слишком хорош для него. Даже несмотря на то, что люди были свирепыми, жестокими тварями безо всяких оправдывающих черт, он был куда хуже. У него был шанс, возможность поменять всё к лучшему, изменить этот ад на Земле, и он проигнорировал его из-за... из-за гордости? Из-за надежды? Из-за ложного желания, дарованного ему в проклятой иллюзии. Что, по его мнению, он мог изменить?

Что, твою мать, он мог изменить?

Человечество не изменилось. Человечество никогда не менялось. История была ничем иным, как длинной, бесконечно повторяемой чередой насилия, убийств и ненависти. Нечего было спасать, нечего было сохранять на будущее, за исключением непоколебимого знания, что это не должно продолжаться. Даже когда все люди погибли, было слишком поздно. А Синдзи был лишь шестернёй в машине.

Но у меня был шанс.

У него был шанс, и он упустил его. Заслуживал ли он похвалы за выбор в пользу жизни, а не безымянного существования? Делал ли его отказ от Комплементации особенным? Храбрее? Героем? Человеком?

Он сделал его дураком. У него был шанс, и теперь он был наказан за то, что упустил его. Навсегда наказан. Это был его ад.

Он заставил его, впервые в жизни, потерять безразличие к смерти, потому что он наконец принял правду о том, что не должен жить. Страх смерти, эгоистичные нужды и желания, раскрашивавшие его жизнь, справедливый гнев на самого себя, всё это было снесено волной невыносимой вины и сожалений.

Конечно, для знающего, что будет дальше - бескрайнее море коллапса - вина становится лишь мелким беспокойством. Лишь назойливая помеха, обременяющая его жизнь перед освобождением смерти.

Но он знал, что не было рая, ожидающего его. Было лишь посмертное существование. И он не смог достичь даже минимума целей. Провал, во всём, что бы он ни пробовал. И ничто этого никогда не изменит.

Икари Синдзи вздохнул, заметив время. Он поднялся с пола своей маленькой ванной и опустил рукава рубашки, скрыв покрытые шрамами запястья.

Он осторожно вернул пластиковую бритву на место в шкафчик с лекарствами, рядом с таблетками снотворного в индивидуальной упаковке, которыми его снабжали военные, и взглянул на своё отражение в зеркальной дверце. Он не узнавал этого лица. Оно было осунувшимся и худым, с тёмными пустыми глазами и впалыми щеками. Его волосы, тонкие и хрупкие, падали на лоб в беспорядке. Спина была сгорблена, плечи направлены вперед, создавая из его груди подобие чаши.

Он не узнавал лица, образа, но он знал, кто это. Это был Синдзи. Это то, во что превратился Синдзи. Это был зверь, оставшийся дышать, говорить, чувствовать, жить. Быть наказанным. Это было всем, что осталось.

Это было всё.

Это было...

– Это твоё наказание.

***

Мана открыла маленькую коробочку со своим ужином. Ничего особенного, просто рис и маленькая, ничем не приправленная креветка. Она старалась по возможности не искажать естественный вкус пищи. Долгая жизнь на еде быстрого приготовления сделала это трудным, но она баловала себя в те редкие случаи, когда готовила сама. Она мягко улыбнулась, раскусив креветку в рту.